Статьи из журнала «GQ»

Быков Дмитрий Львович

В воинской части 61996, если не врут дневниковые записи «наших», даже можно заказывать обед. Ну, то есть выбирать между гречкой и перловкой. Все это с мясом. И дедовщины никакой, и интернет-класс. И лекции ведущих специалистов — даже политологи в гости наезжают! — по военно-политической подготовке. Чтобы, значит, комиссары понимали, как именно их хочет сожрать Америка, и готовились к этому по полной программе. Не дадим сожрать мир!

Я вообще-то не иронизирую, все серьезно. И замысел программы не просто хорош — он гениален. Убивается столько зайцев, что не хватает пальцев. Первое: если ты хочешь служить командой и в таком составе отважно противостоять дедовщине, так уж ты как-нибудь озаботишься приводом этой команды в военкомат. В интернете уже шутят: «Приведешь десять товарищей — получишь белый билет». На призывные пункты, куда раньше, бывало, и в одиночку-то не заманишь, начнут ходить толпами, «компаниями».

Проблема, правда, в том, что в часть обычно и так приезжают «компаниями»: приходит служить сотня молодых из одного города, многие дружат, одних девочек пользовали… И через неделю в этой команде наблюдается полное расслоение. Легко, короче, говорить про «команду», но принцип «Разделяй и властвуй» в российской армии срабатывает очень быстро. Хотя бы потому, что на разных людей пресс действует неодинаково — одни ломаются быстрей, другие дольше. Но это, положим, еще не та беда: допустим, в армию придет четверка мушкетеров и действительно отобьется от всех. Такие случаи бывают, сам видел.

Куда любопытнее другое: всякий, кто вступит в «Наши» или тем более станет там комиссаром — а при определенном уровне интеллекта, энергии и лицемерия это нетрудно, — получает возможность служить в специальной элитной части. Где наличествует интернет, где нет поборов и побоев, куда могут приехать родители, в конце концов. И от Москвы недалеко, и пресса отслеживает. И стоит тебе пожаловаться в родную организацию «Наши» — приедут эти самые наши и разберутся. Лично с командованием части. Мечта, а не служба. И нужно для этого всего-то навсего — вступить в движение с редкостно откровенным названием. Ясно ведь уже, что в новой России, которая у нас тут незаметно сама собою строится, пока мы зубоскалим под одеялом, — выживет только тот, кто стопроцентно наш.

Даже советская власть не додумывалась до такой откровенности — если уж привилегированный персонаж гремел в армию, то специализированная часть для него все же не предусматривалась. Теперь будущая номенклатура новой нефтегазовой России имеет все шансы с младых ногтей ходить по особо комфортному плацу в специально подобранных сапогах. И покупается все это очень просто — признай, что Америка твой личный враг, что нет ценностей выше суверенной демократии, что нет идеолога, кроме Суркова, и Якеменко пророк его.

Ты боишься дедовщины? Голода? Ежедневных унижений? Ты не чувствуешь ни сил, ни желания заниматься бессмысленной шагистикой и сутками наводить порядок в казарме? Тебя пугает бессмысленная трата жизни при полном отсутствии реальной боевой подготовки? Все это не страшно, сынок. Подпиши бумагу о вступлении в передовой отряд российской молодежи, насаждающий тут самые пещерные враки плюс откровенный комсомольский конформизм, — и полтора года службы (если обещанное сокращение состоится) покажутся тебе необременительной поездкой в летний лагерь вроде селигерского, где готовят тех самых нашистских комиссарчиков.

Так выглядит у них программа «Наша армия».

Так же будет выглядеть и программа — «Наша Россия».

№ 5, май 2007 года

Россия — тоталитарная страна?

В: Россия — тоталитарная страна?

О: Вовсе нет. Только противная.

Нынешний этап развития России войдет в историю, слава богу, не как голодный или кровавый, но вот именно как противный. Дело в том, что люди — и страны — жестче всего проверяются не лишениями, но периодами относительного процветания. Во время голода число предлагаемых вариантов невелико, и все за вас решают обстоятельства. А вот когда вы могущественны, в силе и славе, и нефтяная конъюнктура благоприятна, и внешний долг почти выплачен, и население лояльно, как никогда, — тут-то и становится видно, что вы из себя представляете на самом деле. Что вы можете предложить не в порядке борьбы или преодоления, а в смысле утверждения позитивных ценностей. Вывод получается печальный: ни-че-гошеньки.

Голодная и нестабильная Россия 90-х вела себя перед Западом отвратительно-подобострастно, полностью утратила контроль над собственными капиталами, территориями и предприятиями; но она же явила миру чудеса изобретательности в смысле выживания, блистательные примеры взаимопомощи и творческого духа, нонконформизма и самоуважения. Разумеется, далеко не все сумели выжить в это время — но те, кому удалось, состоялись в истинно ницшеанском смысле: это сверхлюди. Говорю, понятно, не о Ходорковском и прочих олигархах, равноудаленных поближе, — но исключительно о представителях настоящего среднего класса, выстоявших, вставших на ноги и воспитавших детей. О челноках, малом и среднем бизнесе, бюджетниках, офицерстве и о коллегах-журналистах,

которым тоже, между прочим, было не ахти легко в горячих точках и холодных редакциях. Сегодняшняя Россия являет фантастические примеры конформизма, лживости, трусости, слабости, сдачи всего, что она умудрилась сохранить в бурях раннего рынка: чуть отпустило, чуть запахло прибылями — и люди на глазах забыли любую мотивацию, кроме финансовой или в лучшем случае карьерной. У всех внутри оказалась та самая гниль, о которой девочка-аутистка так проникновенно вещала в «Москве» Сорокина и Зельдовича: «У всех внутри как бы картошка с мясом». Даже и не с мясом, к сожалению.

Современная Россия, накопившая пухлый стабфонд, не может обеспечить своих льготников лекарствами, врачей — заработками, детей — приличными школами; она ничуть не комфортней для жизни, чем ельцинская. Но если в ельцинской все были недовольны, в нынешней все почему-то счастливы. Или, точней, по-прежнему несчастны, но уже не решаются сказать об этом вслух. Никто не затыкает рта — цензура нарастает снизу. Люди с мазохистским наслаждением запрещают себе все больше — и в этом запрещении находят больше радости, чем в любом творчестве. Взаимное мучительство тут по-прежнему интересней труда, созидания и любых форм солидарности.

Но главное — поразительная идеологическая и культурная нищета этой самой России, которой полагалось бы расцвести. Что говорить, искусство в 90-е переживало серьезный кризис, но знавали мы тогда и подлинные шедевры. Сегодня же наблюдаем такое безрыбье, такой триумф стандарта, такое тотальное применение рыночных технологий в сферах, не терпящих стандартизации и маркетинга, что поневоле ностальгируешь по временам нестабильности и национального унижения. Больше того: едва почувствовав себя богачами, мы стали бояться, что это богатство — не заработанное, вырытое из недр, — у нас немедленно отберут. Потому что прав на него, понятное дело, не чувствуем. Ни Америке, ни Китаю, ни даже Сербии не свойственно оборонное сознание, развитое до такой нечеловеческой, тотальной ксенофобии: весь мир только и жаждет, как бы нас в чем-нибудь уесть. И ненавистью к этому остальному миру проникнута вся наша политическая фразеология. Никому не отдадим нашего сырья! Да полно, братцы, кому вы нужны со своим сырьем… Есть у вас еще что-нибудь, что можно предъявить граду, миру, Богу? Любые попытки интеллектуального поиска никогда не заинтересуют власть: она хватается за ту идеологию, которую можно объяснить на пальцах. Эта стремительная деградация — вера во все более примитивные, имманентные вещи вроде крови, почвы, нефти, — произошла не в 90-е. Это следствие начавшейся сытости. Которая тоже, впрочем, скорее теоретическая — жить-то лучше не стало. Разве что уверенность появилась: как-никак стабфонд за спиной. Тот факт, что в случае чего никто ничего здесь не увидит, почему-то пока еще не дошел до сознания россиян. Им придется постигать его, так сказать, эмпирически.

Про оппозицию я уж не говорю. Она недвусмысленно хочет, чтобы власть сама создала ей пьедестал: либо предоставила трибуны и поделилась деньгами, либо побила дубинками и тем привлекла внимание Запада. Сегодня, будем честны, Кремль может спать спокойно: одного взгляда на Михаила Касьянова с лихвой достаточно, чтобы проголосовать за путинского преемника.

Нет, у нас сегодня не тоталитарная Россия. Она сегодня, по сути, никакая. И мучительно боящаяся стать хоть какой-нибудь, — потому что определенность может оказаться страшной. А неопределенность — просто противной. Среди этой противности, понимаемой как меньшее зло, мы и живем. Тихо, но противно. Предавая себя на каждом шагу.

№ 6, июнь 2007 года

Кому на Руси жить плохо?

В: Кому на Руси жить плохо?

О: Говорливому меньшинству.

Появились удивительные люди. Их появление было вполне предсказуемо, но когда исполняются прогнозы, сделанные по исторической аналогии, это как раз самое обидное: значит, все действительно возобновляется по старым лекалам. Так вот, появилось так называемое счастливое большинство. Эти люди еще называют себя путинским электоратом, молчаливой армией, тайным ресурсом власти… В действительности они, конечно, никакой не ресурс и тем более не армия. Это на редкость безопасная публика. Лозунг у нее один: не мешайте нам работать и зарабатывать. Один из представителей этой славной гвардии так и пишет в открытом письме к участникам «Марша несогласных»: вас триста, а нас в Москве десять миллионов. И не надо нам, пожалуйста, мешать. Мы делаем деньги, в этом наша свобода и независимость. Мы профессионалы, в этом залог нашего процветания. Нам не нужны социальные льготы. Нам нужно только, чтобы никто не мешал делать наше дело.