Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии
Шрифт:
— Если перенести эту модель на целый народ, то вероятность благополучного исхода в результате уничтожения своей «старой» идентичности и выстраивания из хаоса «новой» еще меньше, да?
— Естественно, ведь народ состоит из миллионов отдельных личностей, так что вероятность благополучного исхода практически нулевая.
— Ну а как развивается шизофрения в большинстве случаев?
— Если болезнь прогрессирует, больной чаще всего выходит в парафрению. У него возникает неадекватное представление о значимости собственной личности, не подтвержденное никакими
— Например, он мнит себя Наполеоном?
— Да, какой-то суперфигурой, но это будет болезненное фантазирование, не подкрепленное реальностью.
— А что будет в реальности?
— А в реальности он будет эмоционально уплощенным, эгоцентричным, малопродуктивным, десоциализированным.
— Грубо говоря, он будет лежать дома, не работать, разведет вокруг себя грязь. Максимум, на что способен человек в таком состоянии, это смотреть телевизор, да?
— Отчего же? Пока у него будет хватать энергии, он может ходить куда-то выступать, пропагандировать свои шизофренические идеи. В том числе идеи спасения Отечества или реформирования религии. Но постепенно пассивность, депрессия будут нарастать, и дело, скорее всего, кончится возбуждением в пределах постели, лежа на которой он будет мнить себя выдающимся человеком.
— Для народа же в целом, если он пойдет по пути шизофренизации, это может вылиться в то, что он перестанет работать, воспитывать детей, за что-либо отвечать, утратит инстинкт самосохранения и продолжения рода, но при этом будет мнить себя великим?
— Конечно. Если такую модель растиражировать, это будет некое виртуальное общество, где все мнят себя Наполеонами, Цезарями, Мэрилин Монро, но при этом не смывают за собой в туалете. Квинтэссенцией такого парафренного отношения к реальности является, на мой взгляд, популярный нынче лозунг: «Я этого достоин!» Дается установка на крайний, нелепый эгоцентризм. Я — такая великая фигура, что достоин самого лучшего. Хотя почему, спрашивается, именно ты? Чем ты это заслужил? Как мы помним, русская педагогика традиционно внушала ребенку прямо противоположную, альтруистическую модель поведения: «Прежде всего думай о других. „Я“ — последняя буква алфавита».
— Но, с другой стороны, в нашей истории уже были времена отрицания национально-культурной идентичности. Порой эти тенденции заходили так далеко, что правящий класс, дворянство, даже отказывалось говорить на родном языке. Во времена Пушкина русская элита усиленно подражала французам. Но если бы наши дворяне действительно приняли в себя другую личность, действительно стали бы французами, они должны были радостно приветствовать наполеоновскую экспансию. Им же так хотелось, чтобы здесь было как в Европе! И вот пришла великая личность, которая могла окончательно превратить Россию в «милую Францию»! Однако Наполеона встретили не хлебом и солью, а залпами орудий. Наши дворяне не уподобились маленькому шизофренику из психиатрического теста и не солидаризировались с агрессором. Окончательной шизофренизации не произошло. Как Вам кажется, почему? Вы, наверное, размышляли об этом, ведь дворянство и его судьбы для Вас не абстракция. Наши читатели еще
— Мне кажется, тут уместно вспомнить идеи Л.Н. Гумилева, который считал наш этнос довольно молодым, развивающимся. Если посмотреть на русскую жизнь начала XIX века с этих позиций, то мы увидим, что в России уже сложилась какая-то культурно-историческая база, которую дворянство чтило, а с другой стороны, общество находилось в развитии и живом взаимодействии с окружающим миром. Интерес к другим нациям — это вообще как бы «изюминка» России. Мы всегда интересовались другими культурами, и в этом увлечении был элемент игры. Как бывает у человека в юности, когда он примеривает на себя различные маски, ищет свой образ. Однако при этом сохранялось здоровое отношение к государству, к этнической целостности. И в минуту опасности эта детская игра, детское фантазирование уходили, уступая место взрослому, ответственному отношению к судьбе страны.
— То есть, мы играли, но не заигрывались?
— Да. При всем при этом оставались какие-то неприкосновенные ценности. Скажем, дворянская честь. К ней относились очень серьезно и берегли ее больше жизни. Вспомним, как отстаивал свое достоинство тот же Пушкин…
— Кодекс дворянской чести был неким якорем в этой игровой стихии. Это он не позволял окончательно утратить адекватность и уйти в социальную шизофрению настолько, чтобы объявить патриотизм предрассудком и стать предателями?
— Да. Дворянство могло играть во французов, но когда эти игры запахли потерей чести, с ними было покончено.
— А разве у шизофреника, когда он мнит себя Наполеоном, нет достоинства?
— Мнить-то он мнит, но это ничем не подтверждено. Это не достоинство, а до небес раздутая гордыня и патологический эгоизм, когда «я» настолько важнее всего остального, что человек ничем своим не хочет поступаться. В критический момент эти качества могут привести не просто к какой-то подлости, а к полной потере человеческого достоинства.
— Нельзя ли пояснить на примере?
— Представим семью, на которую напали бандиты. Нормальный мужчина с неповрежденным чувством собственного достоинства, естественно, будет защищать жену и детей, не думая о том, что сам при этом может пострадать. А человек, находящийся в болезненно-эгоцентрическом состоянии, все отдаст, лишь бы не трогали его. И даже может подвести под свою трусость некую рационально-оправдательную базу. Скажет, что нападавший по-своему прав. И вообще не беда, если женой немного попользуются… От нее что, убудет?
— Давайте теперь мысленно перенесемся из начала XIX века в конец XX. В историческом масштабе прошло не так уж много времени — меньше двух столетий. Однако установки элиты поменялись кардинально. Трусость и предательство стали подниматься на щит. В перестройку наша творческая интеллигенция, любившая называть себя «четвертой властью», не стеснялась говорить, что лучше бы фашисты нас завоевали, ведь тогда у нас были бы сейчас дешевые немецкие сосиски и отличное, качественное пиво. Разве не безумие — вести такие речи?