Статьи
Шрифт:
1.1 августа 1867 года истекал срок пятилетия, на которое был избран ординарный профессор по кафедре римской словесности Деллен. Историко-филологический факультет единогласно избрал его на новое пятилетие, в сознании той пользы, которую он приносил доселе классическому образованию студентов, и руководясь тою мыслию, что весьма трудно было бы заменить его другим профессором, столь же знающим свое дело, столь же опытным и столь же добросовестно исполняющим свои обязанности. В своем представлении факультет не исчислял подробно ученых заслуг Деллена, ибо полагал, что члены совета ценят по достоинству этого почтенного профессора, известного не только у нас, но и в западном ученом мире. [198] Тем не менее совет университета св. Владимира забаллотировал его, и г. Деллен в настоящее время с пользою продолжает трудиться на своем профессорском поприще, но уже в Харьковском университете, который тотчас же выбрал его в свои профессоры, как только узнал о забаллотировании его в Киеве.
198
О превосходных изданиях “Carmen Saeculare” Горация и “Германии” Тацита, напечатанных в киевских же “Университетских известиях” за 1865–1867 годы, был недавно еще помещен отзыв г. Помяловского в “Журнале Министерства народного просвещения” за декабрь 1868 года.
2. 27
3. В январе 1869 года исполнилось двадцатипятилетие службы ординарного профессора по кафедре истории русского языка и литературы Селина, которого историко-филологический факультет почтил избранием в свои деканы. В совете университета св. Владимира и он был забаллотирован.
4. Совету университета св. Владимира представлялась возможность заместить кафедру всеобщей истории, которая с 18 января 1866 г. оставалась вакантною. 31 января 1867 г. им был избран в доценты по этой кафедре магистр всеобщей истории С-Петербургского университета Бильбасов, который вскоре после того приобрел степень доктора, а вместе с нею и формальное право на возведение в экстраординарные профессоры, то есть на занятие кафедры. Факультет представил его в экстраординарные профессоры, но совет в заседании 17 ноября 1867 года забаллотировал его и тем лишил факультет и этого преподавателя.
Все эти забаллотировки, так последовательно и тяжко поражавшие историко-филологический факультет и, наконец, вовсе его уничтожавшие, начались, сколько можно видеть, с тех пор, как бывший профессор всеобщей истории Шульгин (ныне редактор “Киевлянина”), возведенный было советом в почтенные доктора по инициативе ординарного профессора по кафедре акушерства Матвеева (ныне ректора университета), был принужден возвратить университету свой докторский диплом, вследствие вполне основательного протеста со стороны историко-филологического факультета (поддержанного и бывшим министром народного просвещения) против возведения в докторы по одной из наук этого факультета самим советом без выслушивания предварительного мнения факультета. С тех пор, кто бы из членов историко-филологического факультета ни баллотировался в совете, был неминуемо подвергаем забаллотировке, а так как при этом совет не имел кем заменить прежних профессоров, то упомянутый факультет и был совершенно разрушен менее чем в полтора года.
Относительно окончательного разрушения историко-филологического факультета в университете св. Владимира в виду министерства народного просвещения имеются следующие факты: 1) При донесении своем, от 30 декабря 1868 года, за № 6, 490, г. попечитель киевского учебного округа представил донесение г. ректора университета, к коему был приложен список вакантных в университете кафедр. Из этого списка оказывается, что на историко-филологическом факультете из 11 кафедр, положенных по уставу 1863 года, 10 были вакантными (с причислением к ним той, которую занимал ординарный профессор Селин) и что только одна кафедра славянской филологии была занята исправляющим должность экстраординарного профессора Яроцким, не имеющим соответствующей этому званию ученой степени; 2) г. попечитель киевского учебного округа, согласно ходатайству университетского совета, вошел в министерство с представлениями, от 19 декабря 1868 года за № 6, 349, о прикомандировании к историко-филологическому факультету всех наличных доцентов сего факультета, хотя они и не прослужили в этой должности двух лет, с предоставлением им права голоса по всем делам факультета, и потом от 14 января 1869 г., за № 185, о временном прикомандировании к тому же факультету, на правах членов оного, впредь до пополнения его ординарными и экстраординарными профессорами, ординарного профессора по кафедре богословия Фаворова, исправляющего должность экстраординарного профессора по кафедре политической экономии Цехановецкого. Ни то, ни другое из этих ходатайств не могло быть удовлетворено министерством, ибо по § 10 устава к участию в факультетских собраниях допускаются только те доценты, которые прослужили не менее двух лет в этой должности; что же касается до временного прикомандирования профессоров богословия и политической экономии, то это было бы противно уставу, ибо кафедра богословия, общая всем факультетам, не приурочена ни к одному из них специально, а кафедра политической экономии отнесена к юридическому факультету, и ни совету университета, ни самому министерству не предоставлено уставом право переносить кафедры из одного факультета в другой; притом же упомянутые профессора, не принадлежа к историко-филологическому факультету, не могли бы и быть формальным образом признаны за компетентных судей по наукам, входящим в состав этого факультета. Но уже то обстоятельство, что совет университета св. Владимира выступил с такими ходатайствами, показывает, что он и сам сознавал вполне совершившийся факт окончательного разрушения историко-филологического факультета и чувствовал крайние неудобства, из сего проистекавшие, коих, конечно, нельзя было отвратить предположенными им мерами, так как они состояли в противоречии с уставом.
Что же касается до мер, принятых самим советом для восстановления историко-филологического факультета, то ему удалось привлечь к университету только двух доцентов по кафедре русской истории и одного доцента по кафедре философии. Но хотя доценты, равно как и лекторы, и входят по § 6 устава в состав факультетов, тем не менее факультетское собрание, которому подлежат все дела, исчисленные в 11 пунктах § 23, состоит, по § 10, только из ординарных и экстраординарных профессоров факультета, и кафедра считается замещенною только в том случае, если она занята ординарным или экстраординарным профессором. Таким образом, и после принятых советом мер оставались вакантными: кафедра русской истории с 1859 года; кафедра римской словесности, которую с честью занимал г. Деллен, со времени его забаллотировки, то есть с 1 августа 1867 года; кафедра философии с 27 ноября 1867 года, когда был забаллотирован г. Гогоцкий; кафедра всеобщей истории с 18 января 1866 года; кафедра греческой словесности с 6 июля 1868 года, не говоря уже о тех кафедрах, которые были вновь учреждены уставом 1863 года и из коих ни одна еще не была замещена. Правда, некоторое время совет университета имел виды на замещение кафедры философии г. Троицким. Но ходатайства об утверждении г. Троицкого (так же, как и каких-либо других подобных же ходатайств) еще и до сих пор не поступило в министерство; а, напротив, из донесения г. попечителя киевского учебного округа, от 6 декабря 1868 года, оказывается, что согласно уведомлению, полученному им от попечителя казанского учебного округа, профессор Троицкий изъявил желание продолжать службу в Казанском университете. Министерство имело полное основание питать опасение, что и все другие виды совета окажутся не более сбыточными, чем
Ввиду, с одной стороны, столь ненадежных расчетов совета, а с другой, ввиду уже совершившегося разрушения одного из важнейших факультетов и незамещения даже такой кафедры, как кафедра русской истории, с 1859 г., министерство принуждено было прибегнуть для восстановления факультета к тем чрезвычайным мерам, на которые указывал ему § 72 общего устава университета, то есть к назначению уже забаллотированных профессоров Гогоцкого и Селина, а затем в марте месяце и доктора всеобщей истории Бильбасова, который ныне определен также ординарным профессором. Но эти меры восстановили факультет далеко не в полном его виде, и совету университета св. Владимира предстоит еще употребить все зависящие от него усилия, дабы привести факультет в надлежащее состояние. Нельзя не пожелать от всей души, чтобы усилия эти увенчались полнейшим успехом и в скорейшем по возможности времени”.
Дальше этого не идет официальное сообщение, и здесь оканчивается свет, проливаемый правительственным органом на темные истории киевских университетских разладов, получивших большую и печальную известность и подрывающих пред лицом всей России репутацию высшего учебного заведения юго-западной Руси. Сдержанный тон, в котором министерство передает счет киевских забаллотировок и излагает необходимость пресечь это зло министерскою властию, имеет, очевидно, целию смягчить острое впечатление неудовольствия, возбуждаемого киевскими университетскими разладицами; но тем не менее в виду все-таки остается, что необъяснимые забаллотировки, о которых идет речь, вызвали против членов университета меры довольно решительные, и хотя вполне необходимые, но тем не менее уместные лишь в применении к лицам, нравственное и умственное развитие которых не представляет особенно прочных и верных ручательств в их правоспособности управить вверенное им дело, сообразно дарованным им правам самоуправления и самоустройства. Очевидно, что университет св. Владимира не умел отнестись к предоставленному советам университетов выборному праву с тем достоинством, с каким должен понимать это право взрослый избиратель, служащий делу, а не каким бы то ни было посторонним соображениям, и за странное пользование своим правом совет киевских профессоров подвергнут г. министром внушению, которое должно послужить университету в очень памятное назидание. Господин министр народного просвещения, которому дело университета, вероятно, было ближе, чем господам профессорам университета св. Владимира, не допустил, чтобы целые курсы студентов оставались без преподавателей, и прислал им профессоров, выбранных по личному его усмотрению. Из всего этого довольно ясно, что университет не одолел каких-то, сторонних делу образования, но тесно к нему придвинутых интриг и соображений. Таково общее впечатление, произведенное на нас сообщением “Правительственного вестника”. В какой эпохе и в каком принципе искать источного начала киевских неурядиц, мы постараемся выяснить это, хотя отчасти, в следующей статье. Грустно, однако, что какие-то темные силы воспрепятствовали образованнейшей корпорации воспользоваться благоразумно своими правами самоуправления, так что вызвали законное вмешательство административной власти к водворению порядка.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. 26-го МАЯ
Возвращаемся к печальным историям в университете св. Владимира (“Бирж<евые> вед<омости>”, № 139). О киевской университетской распре мы имеем некоторые сведения и помимо приведенного нами в прежней статье правительственного сообщения, и нам обещали еще доставить более подробные, — так сказать, целую летопись того, как упорными забаллотировками совет университета выживал честных и полезных прежних деятелей, не находя на их места новых, и как он, идя в этом направлении, очутился в положении лиц, не умеющих пользоваться правами свободы и обыкновенно получающих потому начальственные внушения.
До тех же пор, пока мы снова будем иметь случай возвратиться к разоблачению махинаций, действующих во вред науке и достоинству личного состава гг. профессоров Киевского университета, скажем одно, что все забаллотировки, как те, которые упомянуты в правительственном сообщении, так и те, о которых там позабыто и не сказано, не показывают никакого единообразия в суждениях и действиях Киевского университета. Чего требовали и домогались избиратели от тех, которые имели несчастие получать их избирательную оценку? Если они выше всего ставили ученость и известность людей в ученом мире, то как могли быть отвергнуты советом такие ученые люди, как Деллен, Гогоцкий и Вальтер (ныне исходатайствовавший себе место сверхштатного профессора)? Если ценимы были по преимуществу личные, общежитейские, человеческие достоинства профессора, то этому въявь противоречат другие забракования, и более всех забаллотировка профессора медицинского факультета Алферьева, который хотя не написал особенно замечательных ученых сочинений, но вел свое дело, при знаниях достаточных и при безукоризнейшем, чуть не в пословицу вошедшем беспристрастии и гнушательстве всем, что носит на себе хотя малейшую тень интриги… Этот прямой и открытый человек, способный воздавать должную справедливость заслугам каждого из своих товарищей, не взирая на личные их к нему отношения и отнюдь не мешавшийся ни во что, во что только мог не вмешаться, но не позволявший в то же время передвигать собою, как пешкою, был неудобен по соображениям, совершенно сторонним науке. На него просто нельзя было рассчитывать, что он в ту или другую минуту может быть по произволу сунут туда или подвинут сюда, а минуты эти уже предчувствовались, они уже были близки, и неудобный при них профессор Алферьев был прибран из университета. Повторяем: во всех этих отвержениях так или иначе выжитых из Киевского университета людей нельзя уловить никакой одной, прямо положенной и строго и последовательно проводимой идеи, а виден только какой-то беспокойный подбор к масти, но такой подбор, что говорить о нем, право, почти невозможно, или, по крайней мере, невозможно говорить о нем в этих строках, которыми мы сопровождаем воспроизводимое нами сообщение официальных правительственных органов. Еще раз говорим, что махинации, вызвавшие энергическое вмешательство г. министра в дело замещения вакантных кафедр Киевского университета, составляют уже целую историю, — невеселую, грустную, мало способную внушать молодежи высокие чувства почтения к своим наставникам, — но тем не менее историю, которой нужен свой дееписатель, способный представить ее во всей правде и истине “молодым людям на поучение, а старым на послушание”.