Статьи
Шрифт:
— Н-не знаю!.. Какое-такое отечество они обожают, а, по-моему, так за этакие слова не только что снисходить… Господи ты боже мой! зла-то и так между нами много! На то и начальство, чтоб его не допускать, на то и власть огромная, чтобы добро делать… Ведь вот голодные-то, сказывают, восемь губерний — ну, что они сами-то могут? Кто ж, как не начальство сделает? У начальства все есть, и деньги есть, и прикажет оно, так его должны слушаться, все есть, чего у нашего брата нет… А они говорят: не помогать!.. Нет! не настоящие это господа! Вот помяните мое слово!.. Ну-кось, почитай-кось, что там еще про них сказано?
Я снова взял газету и прочитал:
— "Еще более разительный пример мы видели в недавнее время, когда в правительственных
— Ну, что это такое? — спросил старик.
— А это вот что такое, кажется. Начальство хотело выкупить крестьян, которые до сих пор еще не выкупились, а потом само уж получить с крестьян. Дело в том, чтоб раз навсегда покончить. Ну, а эти, что на "фатере-то" живут, говорят: "А по какой цене выплачивать будете?" Начальство им отвечает: "По оценке, как в 61-м году была сделана оценка". А "в фатере-то" это не понравилось!
— Мало?
— "Мало, говорят. А отдайте нам, во-первых, по новой оценке, потому земля теперь вдвое, втрое дороже стала". Начальство им говорит: "Переоценку в 1880 году покойный государь отменил". А они отвечают: "А мы, говорят, обижаемся. Давайте нам "свыше полной меры". то есть выше чего земля теперь стоит.
Старик молчал и крепко думал о чем-то.
— Это что же будет? — сказал он наконец. — Предположим, купил я себе дом за тысячу рублей, будем говорить примером; через год пристроил я баню, и дом стал дороже; через десять лет выстроил я завод, он еще дороже. Что ж? старый хозяин все и будет ходить ко мне да взыскивать с меня: я, мол, продал тебе дом за тысячу рублей, а теперь он стоит пять, так позвольте мне четыре тысячи получить? Так, что ль?
— Право, не знаю. Выходит, как будто так.
— И все в той фатере?
— Все там.
— Нет! Не господа! Это не настоящие, уж поверьте моему слову, не настоящие! Это и мы, на что уж мужики, и то понимаем, что и господ не надо обижать, платим, готовы, но чтобы господа бы мужиков обижали, нехорошо! Хорошие господа никогда этого не делали. Что следует — брали, а уж что не следует, "свыше полной пропорции", это уж нехорошо! Брали и нам помогали, а эти, вишь, кричат: "Не помогай!" Видал я господ, только не похожи были они на этих. Я сам бывший крепостной князя Александра Ларивоныча Васильчикова… изволите знать?
— Как же!
— Ну, так вот настоящий барин, не то чтобы что, вполне князь! Спрошу я вас, дозволил ли бы он, чтобы, например, не помогать мужику или присоветовать, чтобы с него брали сверх препорции? Дозволил ли бы он себе дебоширничать или нехорошими словами ругаться, а тем паче советовать: не помогай? Ну, какие же это господа? Фатеру, точно, что фатеру хорошую нанимают, нечего про это сказать, но чтобы почесть их за благородных — нет! этого не будет!
Старик долго и убедительно говорил на ту же тему, сравнивая этот ихний бельэтаж, его дела и желания с поступками и мыслями своего покойного барина, и упорно настаивал на том, что "это не настоящие господа". Эти речи старика до такой степени много напомнили мне прошлого и так мрачно оттенили этим прошлым настоящее, что я даже был рад, когда, наконец, поезд подошел к той станции, на которой мне пришлось выходить.
Но рассказы старика о князе А. И. Васильчикове напомнили мне, что у меня дома уж несколько дней лежит книжка г. Голубева, посвященная описанию живни и деятельности этого
Я прочитал эту книжку почти не отрываясь, и уж с первых страниц и затем на каждой строке и странице не мог не говорить себе: "Да, это вот бельэтаж, это благородство души, это благородство поступков". Нет сомнения, что я, как плебей, во многом не соглашался с почтенным общественным деятелем и, зная свою плебейскую среду, не раз говорил, что "это, мол, не подходит к нам", "от этого не будет толку", "это нам не к руке", но все-таки не могу выразить, до какой степени мне было приятно вновь переживать и вновь передумывать то же, что переживал и передумывал этот справедливо и гуманно думавший человек.
Посмотрите, в самом деле, какая непроходимая разница между этими "барскими барами", кричащими на весь свет: "мы бельэтаж, мы соль земли", и настоящим, благовоспитанным, никогда не обращавшим внимания общества на то, что он нанимает дорогую "фатеру". А. И. Васильчиков в самом деле барин, князь, что весьма не мешает помнить сомнительным аристократам ихнего бельэтажа. Не мешает им, что-то такое бормочущим о Пушкине и Лермонтове, принять к сведению и то обстоятельство, что кн. Васильчиков в молодости близко знал их, воспитывался произведениями этих писателей; на его глазах был убит Лермонтов, при нем же убили и Пушкина. Эти две смерти восторженно любимых писателей навсегда запечатлели в нем любовь к ним и решительно и навсегда оттолкнули его впечатлительную и благородную душу от того кружка тогдашних бельэтажей, где, по словам биографа, находились такие люди, которые открыто "оправдывали убийство", извиняли волокитство и обвиняли поэта в излишней ревности. [9]
9
Стр. 8.
Общество, в котором одобряют убийство и обвиняют таких убитых, как Пушкин, общество, где Лермонтовы сами ищут смерти, несмотря на свои бельэтажи, несмотря на полную возможность занять в нем одно из самых первых мест, не влекло к себе А. И. "С ранней молодости, — говорит он, [10] — я почувствовал всю ничтожность канцелярской службы и необходимость узнать быт народа… в провинции, в деревне, где уныло и мирно течет трудовая жизнь". И вот, чтобы найти себе дело вне Петербурга, где, по его словам, "все представляется в ложном свете", он занимает выборную должность уездного предводителя дворянства. Первое, что начинает мучить его при столкновении с тем обществом, в котором ему приходится жить и действовать и представителем которого он избран, это, во-первых, безнравственность тогдашних владельцев и беспомощность крестьян… "Я производил, — говорил он, — несколько дел о распутном поведении владельцев, сопровождавшихся самыми отвратительными преступлениями. Но, к стыду нашего времени, должен сознаться, что редко находил возможность обвинить преступника; показания крестьян против господ не принимались к сведению, а соседи отзывались незнанием или даже одобряли поведение того же самого барина, которого они считали мерзавцем и подлецом".
10
Стр. 13.