Статус неизвестен

Шубин Юрий Алексеевич

Рождаясь, начинает ли человек умирать в тот же миг? Или это происходит значительно позже, когда в первый раз не захочется жить и стыдно вспоминать об этом, и сладко и непонятно отчего хочется помнить.

Это казалось ужасающим и гнетущим. Неприкаянный, беспризорный дух Драккера цепким взглядом снайпера смотрел на пехот-командера из той пружинящей корпус вертолета темени. Голова склонена к плечу. Ухо греет приклад. Он будто прицеливается в многозначительной усмешке, молчком вдруг отворачивается и исчезает.

Валерий вздрогнул

в такт с вибрацией вертолета. Его лицо было мрачным.

Тень-это малость, доля, частица отслоившейся темноты. Пока они бродят в тени этого бескрайнего крадущегося леса, темнота будет помогать им. Секретить. Лгать за них. Они не станут отлеживаться и выжидать. Не для этого выстраивался сингулярный коридор, прошивая пространственно-временные "складки", и гибли защищая основной груз корабли сопровождения. Не для этого ...

А для чего?

Если бы знать. Если бы точно определить их скрытый мотив. Тайнопись ведущей идеи.

Но горизонт был начисто стерт, вычеркнут темнотой.

Игра в жмурки ведется оживленно до тех пор, пока у салящего плотно завязаны глаза. Достаточно появиться крохотной щелке, как даст течь истинная идейная причина событий и игра преобразится. Пока егеря"коммандос" работали как пожарная команда, которая должна настигнуть поджигателей и затушить неизбежный огонь. Но, как правило, пожарникам достаются одни уродливые головешки, уже отдавшие свой обжигающий жар и пустившие по ветру усилия тысяч людей. Необходимо было сломить этот предопределенный внутренний трагический кризис.

В тартарары!

Из десантно-транспортных "Хойвергов" вывалились авортажные спуски. Трубчатые полотнища свисали до самой земли и волоклись по траве. Егеря"коммандос" ныряли ногами вперед в травмобезопасный рукав и, регулируя скорость падения растопыренными локтями и ногами, съезжали вниз. Через кувырок разбегались, рассеиваясь в темноте по узкой, зажатой лесом поляне. Посадить три вертолета здесь было негде и пехот-командер Валерий Самородов принял решение воспользоваться для выгрузки рукавами авортажных спусков.

Свет еще долго жил в светящемся громе быстро удаляющихся вертолетов, пока не стал таким далеким, точно мир-порождение неравных свобод, безвозвратно, целиком погрузился в одну только темноту. Отделившись насовсем от всего светлого что еще было в этом мире.

Егеря"коммандос" подключили приборы ночного видения.

Это было проще всего.

КОФЕ С МОЛОКОМ

Ожидание, лишь видимое бездействие и никогда не будет приравнено к отдыху.

Парс лежал, цепким наметанным глазом обшаривая сквозь щель в стене травы, аккуратно

примятую стволом хеклера, т-образную пристань. И маленький рыбацкий домик на обглоданных водой сваях. Стоял тот предрассветный час, когда освещение наиболее обманчиво. Кофе ночи сдобренное молоком таящего тумана. Ветер едва шумел и чуть поигрывал бесформенными тенями. Волна поглаживала берег и нашептывала ночи последние прощальные слова. Гамма синих прохладных оттенков слоилась. Они перетекали один в другой, образуя ртуть голубовато-белого плеса.

Тонкий, бархатный промежуток уплывающей в рассвет ночи балансировал на громадных, торчащих клыках скалистых гор, в таящей дымке сыро тканного тумана.

Парс сладко зевнул не отрывая настороженных и пристальных глаз от деревянной пристани, положившей неясную тень на гладкие, обточенные водой камешки и выступающие над поверхностью речные валуны. Лодка "долбленка" вытесанная из цельного ствола дерева покачивалась на волнах, вызванных легким бризом и слегка заваливалась на отмель, засыпанную жухлыми, тлеющими листьями.

Растрескавшиеся доски настила заскрипели и расходящаяся колоколом клеенчатая плащ-накидка была брошена на холщовое складное кресло, едва не опрокинув его. Тяжелые сваливающиеся резиновые сапоги, не по размеру, делали мальчика-подростка похожим на кота в сапогах. Не коротко, но аккуратно подстриженные блестящие черные волосы трепал ветерок. Паренек возился со спиннингом и с чуть слышным свистом разматывающейся лески стравливал катушку в глубокий тенистый залив. Десяток креплений для удилищ пустовали, а мальчишка был так увлечен, что не замечал ничего вокруг.

За домиком туманной росой серебрилось широкое, заросшее высокой травой, поле, прижатое подлеском и высокими деревьями глухого, чащебного леса. Коробка рыбацкого домика успела замшеть и порасти травой. Драночная крыша, зашитая в накрой, зеленела пушком какого-то разъедающего древесину растения. Сточный желоб забился опавшей листвой. В бревенчатой стене было прорублено небольшое окно, которое было запылено и отсвечивало.

Извилистый противоположный берег реки не таил в себе ничего враждебного. Гранитный и лесистый, он был обрывистый но не высокий, с покатыми осыпями. Суровые, гладкие, как литой шоколад, скалы, крутыми откосами уходили под воду.

Утренний птичий хор уже свистел и чирикал в лесной пуще, выкликая огненый венок пробуждающегося цветами дня, а дом оставался все таким же серым и запущенным.

Парс приподнял голову, слушая вертолет. Но все было тихо. Кружево веток, как трещинки на картинах фламандских мастеров старили небо, подсыщая выцветшие краски уходящей ночи. Молочная суспензия сока в золотых венах густой лопушистой листвы начинала сверкать тонким узором выступающих прожилок. Слезы ночи искрились на длинных ресницах стебельков. Росили. Утренний воздух был прохладен и полон пахучей засырелой свежести.