Ставка на совесть
Шрифт:
— Отчего? — наивно спросил один из слушателей.
Сутормин с нарочитым удивлением ответил:
— Как отчего? Зевают. А скулы не смазаны, трещат.
В ответ раздался дружный смех. Бригинец тоже сдержанно засмеялся. Ему понравилось веселое вранье Сутормина. Кто-то опять спросил:
— Чего ждали-то эти сачки?
— Угощения.
Снова смех.
— Дождались?
— Слушайте. Стоят они час. Стоят два. Нескольких в санчасть увезли: скулы свернули. Вдруг видят: «маз» с прицепом жмет. Подкатил, остановился. А в кузовах уголь. Тонн десять. Сачки в панику: разгружать
Ващенко, смеясь, заметил:
— Скажи, Грицько, то ты, мабуть, был?
— Если бы я, вы бы меня здесь не видели.
— Почему?
— Потому что тот сачок и поныне там.
Бригинец, посмеявшись вместе со всеми, тут же предложил Сутормину принять участие в художественной самодеятельности. Сутормин отчужденно глянул на Бригинца.
— Это вы, товарищ сержант, чтобы меня перевоспитать?
Бригинец вспыхнул:
— При чем тут перевоспитание?
— Бросьте, будто не знаю — сам таким был!
— Коль был и все понимаешь, нечего простачком прикидываться, — резко сказал Бригинец, перейдя на ты.
— А я не прикидываюсь. Какой есть… — надменно ответил Сутормин.
— Ну и плохо! Теперь вижу: не зря разжаловали.
Сутормин хотел ответить по достоинству, но все нужные слова будто смыло кровью, схлынувшей с лица. Он сжал челюсти, глотнул:
— Поглядел бы я, как вы… если бы у вас так перед строем ножницами чик лычки с погон!..
У Бригинца родилась догадка: нерадивостью Сутормин, как пластырем, прикрывает душевную рану.
Яков решил: надо подождать, пока Сутормин переболеет и поймет, что доброе имя можно вернуть лишь добрыми делами. Однако Сутормин на занятиях все еще скучал и оживлялся лишь во время перекуров.
— Никогда не спеши выполнить приказание: за этим последует его отмена, — услыхал раз от него Бригинец и сделал замечание.
— Уж и пошутить нельзя, — обиделся остряк.
— Смотря когда и как…
А через несколько дней солдат Мурашкин, задорно остроносый, с оттопыренными, как у летучей мыши, ушами, опасливо стрельнул глазами по сторонам и с таинственным видом сообщил командиру отделения, что Сутормин ему не нравится. Бригинец спросил почему. Мурашкин ответил:
— Мало того, что он отделение подводит, так еще про вас говорит. Я слыхал, как он Ващенке…
Яков не переносил наушничества — и когда был мальчишкой, и когда стал учителем — и обрывал ябед на полуслове. Но на этот раз заколебался. И вот почему.
Перед началом учебного года Мурашкин получил из дому письмо: мать выписали из больницы, врачи уже не могут помочь ей. Еще до ухода в армию ему стало известно, что у нее рак. От больной это скрывали, хотя дни ее были сочтены. Мурашкин рассказал товарищам, и когда они, сочувствуя, стали обнадеживать его («может, все обойдется»), он покачал головой и грустно сказал:
— Нет, мама не доживет даже до моего возвращения.
После этого он о матери больше не говорил и внешне, как все, был бодр и жизнерадостен. Мрачнел лишь, когда получал от сестры письма.
— Как
— Без улучшений.
— А что говорят врачи?
— Разве это вылечишь, товарищ сержант! Придумать бы такое средство…
— Придумают, обязательно придумают.
Бригинец твердо верил в это: не так давно и туберкулез казался неизлечимым. Мурашкин печально вздыхал: когда так будет? Маме его не дождаться. И хотя он внутренне готовил себя к неизбежному, телеграмма «Срочно приезжай, маме очень плохо» была для него ударом. Оправившись, он, подавленный и сникший, показал телеграмму сержанту.
— Надо ехать. Пишите рапорт, — ответил Бригинец и, видя, что солдату трудно собраться с мыслями, помог ему написать рапорт и направился к командиру взвода. Лейтенанта Перначева в казарме не оказалось. Яков обратился прямо к командиру роты. Капитан, на беду, был чем-то сильно озабочен, поэтому раздраженно спросил:
— Откуда видно, что мать Мурашкина тяжело больна?
— Как откуда? — взволновался Бригинец. — В телеграмме написано.
— Ха, в телеграмме… А может, по вашему Мурашкину милашка соскучилась и сообразила такую телеграмму. Знаю я этих артистов. Захочет иной в отпуск — такую мировую скорбь на лице изобразит, что хоть рыдай от жалости, на него глядя. Передайте своему Мурашкину: такие телеграммы должны заверяться врачом или в военкомате.
Бригинец вышел от командира расстроенным. Возле дверей канцелярии роты его поджидал Мурашкин. Бригинец меньше всего хотел встретиться с ним, поэтому, торопливо сказав: «Подожди, Вася, я сейчас», пошел к замполиту.
Капитан Петелин отнесся к беде рядового Мурашкина сочувственно и, отложив все дела, сказал:
— Пойдемте к комбату.
Выслушав рассказ Петелина о Мурашкине и болезни его матери, Хабаров решил:
— Что ж, я полагаюсь на достоверность сказанного вами. Вы командир, я не могу вам не верить.
Отпустили Мурашкина своевременно: на другой день по приезде солдата домой мать умерла. Он вернулся в часть осунувшийся, молчаливый. И как ни тяжела была его скорбь, он сказал сержанту, что никогда не забудет его участливого отношения.
Вот поэтому, когда Мурашкин сообщил Якову о наговоре Сутормина, он понял, что поступил так Мурашкин не из стремления подсидеть сослуживца, а искренне желая помочь своему командиру. И все-таки он обрезал Мурашкина:
— Раз Сутормин говорил без свидетелей, значит, не хотел, чтобы это стало известно другим. И нечего нам вмешиваться.
— Я думал, вам будет интересно… — недоумевал Мурашкин.
— Мне совершенно не интересно… И вам советую не проявлять чрезмерного любопытства.
Мурашкин ушел обиженным. Яков это видел, но ублажать солдата не стал: пусть поразмыслит над тем, что хорошо, а что подленько. Но поступок Мурашкина натолкнул Якова на неожиданное открытие: выходит, не все солдаты одобряют поведение Сутормина. Вскоре произошел инцидент между Суторминым и младшим сержантом Карапетяном, и Бригинец собрал отделение. Состоялся разговор, неожиданным свидетелем которого оказался комбат. Бригинец торжествовал: средство воздействия на Сутормина найдено. Теперь — закрепить победу.