Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Фома обнял ее за плечи.
– Нам поможет Италия, - прошептал он. – Италия, наша отъятая половина. Венецианцы и генуэзцы приведут свои суда.
Феодора глубоко вздохнула, глядя на греков; вдруг ее глаза заволокло слезами. Вместо этого множества сильных и отважных мужчин ей вдруг представилось поле, покрытое изрубленными телами, - бескрайнее смертное поле.
– Я знаю, как превосходно обучались римские армии, какой непревзойденный порядок они соблюдали, - прошептала она. – Как учились бить строем и строем выдерживать удары. Это, наверное, было великолепное
Она не замечала, что говорит по-гречески, - даже тогда, когда рядом был человек, который понимал ее родную речь.
Фома Нотарас поглядел на нее с грустной усмешкой.
– Ты хотела бы полюбоваться на такой бой?
Феодора вздрогнула и вспомнила, что сама говорила ему о гладиаторских боях и кровожадности женщин. Вдруг она ужаснулась собственным речам и мыслям. Мотнула головой, отрекаясь от своих неожиданных страшных желаний.
– Я хотела бы увидеть, как способны сражаться эти люди, - прошептала она.
Хозяин сжал ее руку, и Феодора поморщилась, ощутив, как в пальцы впились его перстни.
– Сейчас учений не будет, - прошептал он. – Константин только проверяет порядок, численность, довольствие… настроения в рядах своих воинов.
Константин, красивый и бравый на своем белом коне, сейчас самолично объезжал войско и разговаривал с командирами.
Патрикий выпустил руку наложницы и отвернулся.
– Римская армия сражалась как ни одна армия в мире, потому что ею руководил могучий, единый дух империи, - сказал Фома. – Дух государства, которое было для них отцом, матерью и великим богом.
Он посмотрел на свою подругу, и она увидела слезы в его серых глазах.
– Этот бог умер, - сказал Нотарас.
И тут Константин, отделившись от солдат, подскакал к патрикию и другим знатным людям, ожидавшим в бездействии; повернувшись к войску, царевич вскинул руку. Сотни мечей вырвались из ножен при этом приветствии, и над полем прогремел оглушительный салют:
– Слава деспоту Константину! Слава!
Феодора чуть не зажала уши; ее лошадь прянула в сторону, и Фома перехватил поводья твердой рукой. Он только улыбнулся при этом звуке.
– Это всего лишь одна тагма*, - сказал патрикий.
– Грозное воинство в наши дни, - ответила московитка.
– И они любят своего вождя, - прибавил Нотарас значительно.
Наверху вдруг громыхнуло, как только что гремело внизу; грек и славянка одновременно вскинули непокрытые головы. На лицо Нотарасу упала крупная холодная капля, и он, поморщившись, встряхнулся. Феодора с беспокойством отвернула край своего плаща из тонкой шерсти, подбитого мехом – русскими мехами, куницей.
– Едем отсюда, - хозяин понял ее без слов. – Мы тут только измокнем и испортим одежду!
Он взглянул на наложницу с улыбкой победителя и отъехал – переговорить со своим государем. Они говорили недолго; под конец патрикий склонил голову, и они с Константином пожали друг другу руки.
Нотарас вернулся к Феодоре.
– Домой!
Он ударил по холке ее лошадь, и та, испугавшись, сразу взяла в галоп; московитка едва удержалась.
– Нам нечего больше здесь делать, - крикнул хозяин, заметивший ее движение.
– А солдаты? – крикнула в ответ Феодора.
Фома вдруг засмеялся.
– У них сейчас как раз начнутся учения!
– Как глупо!.. – выкрикнула пленница.
По лицу Феодоры бежала вода, и она уже не понимала – дождь это или слезы.
Когда они оказались дома и Феодора устроилась в кресле у огня, глотая горячее вино, патрикий сказал ей:
– Я уехал прежде всего из-за тебя. Солдаты презирают непогоду… их огонь неугасим… но ты бы непременно заболела. Я же сейчас Константину не нужен.
Феодора промолчала. Желание плакать не пропало, ей стало только хуже; она низко склонила голову, чтобы не смотреть покровителю в лицо.
Господин обошел ее кресло и опустился перед нею на колени. Взял ее руки и поднес их к губам, согревая дыханием.
– У каждого свое предназначение, - прошептал ромей.
Феодора подняла голову и посмотрела в улыбающееся лицо любовника. Она вздохнула и бросилась в его раскрытые объятия. Больше обнимать и надеяться здесь ей было не на кого.
В Константинополе и в самом деле происходило столпотворение. Разгромили несколько итальянских лавок; напали на дом живописца Беллини, и тот едва успел укрыться во дворце, под защитой немногочисленных этериотов. На итальянцев нападали на улицах. Городская стража не могла унять народные волнения – как вода, которой в Константинополе недоставало уже очень давно, не могла бы залить пожар, если бы он вдруг охватил и этот новый Рим. Люди требовали императора; простой народ, видя разрозненность и вялость гвардии василевса, все смелее собирался на форумах и требовал справедливости, кары для изменников и изгнания для всех католиков.
Император, когда смог ходить, показался народу, выйдя на балкон; это произвело большое волнение и обрадовало собравшихся, но жажды мести не утолило. Ненависть к иноверцам, инородцам, единожды прорвавшись, не желала униматься.
Тогда василевс опять вышел к подданным, поддерживаемый под руку верным постельничим Лукой. Возвысив голос, Иоанн обратился к нетерпеливой черни, пустив в ход все свое красноречие. Он говорил о братстве народов, которое должно быть нерушимо перед лицом ужаснейшей опасности, грозящей всему христианскому миру. Но тех слов, которыми он так долго и так искусно увещевал своих высокообразованных патрикиев и сенаторов, оказалось недостаточно для нищих греков, на себе испытавших все тяготы сожительства с иноверцами, богатеющими и крепнущими, - иноверцами, которые видели зависимость империи от них и вовсю пользовались этою зависимостью.