Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Пленной московитке все это рассказала Метаксия, болтавшая с нею от безделья – или из непонятного умысла.
– Почему ты так много говоришь со мной? – вдруг, не утерпев, спросила Желань. – Ведь я для тебя только раба?
Она расплела волосы, вернувшись в келью; и теперь опять бездумно заплетала их в косу.
Метаксия прямо посмотрела славянке в глаза.
– Ты мне нравишься, - сказала она. – Ты дикая и чистая.
Она вдруг вздохнула.
– Таковы когда-то были мы… эллины, народ
Вдруг ее гибкая и сильная фигура словно опростилась, освободилась от тяжелых украшений - и от слов Метаксии, как от всего ее города, снова повеяло древностью: седой стариной, какой не помнили даже пращуры Желани. Стариной, рассыпавшейся в прах еще до рождения Руси.
Желань откинула за спину наспех заплетенную косу, покрыла волосы шелковой тканью и, придерживая накидку одной рукой, тронула дверь. Она думала, что Метаксия остановит ее, - но та не сказала ни слова. Славянка тихо вышла.
Она очень робела вначале – но потом, перекрестившись, взбодрилась и двинулась по коридору уже смелее. Ей никого не попадалось. Только мрамор и золото стен, тускло отражающее и преображающее ее саму, - такими преображенными в золоте, должно быть, видели себя цари ромеев.
Желань слышала от Метаксии - и видела уже и собственными глазами, что золото Большого дворца собрано в самых лучших палатах, для приема избранных гостей, а в прочих местах - пустота и тлен: убогая пышность, которая только и осталась нынешним императорам. Иоанн Палеолог был даже бездетен, несмотря на то, что уже трижды овдовел…
Московитка шла и шла, трогая холодное золото, - потом в глазах у нее мелькнула человеческая фигура… Желань вскинула голову. Мужчина? Нет, отрок - и, конечно, скопец: только таких слуг и допускали на женскую половину. Юноша брел куда-то из комнаты в комнату.
– Стой! – воскликнула Желань; хотя никак не могла ему приказывать; и не могла ожидать, что он поймет. Но отрок понял и остановился.
А когда наложница патрикия Нотараса узнала этого безбородого, сердце у нее облилось кровью.
– Господи, - прошептала она, крестясь. – Что же они с тобой сделали?..
Отрок, которого мать когда-то, припадая к нему в отчаянии, называла красной девицей, стоял и неподвижно смотрел на Желань: смотрел с какой-то ненавистью. Все же она решилась приблизиться к нему и тронуть за плечо. Он вздрогнул, но остался на месте.
– Микитка, болезный ты мой…
– Теперь меня зовут Иоанном, - хрипло ответил юноша.
Желань рассмеялась.
– Как императора…
Она закусила губу, не смея продолжать, - а рабичич быстро отошел от нее и уставился в стену, сложив руки на груди.
– А где твоя мать? – спросила Желань.
Она взялась за лоб, кусая губы, ужасаясь услышать ответ, который слетит с губ безбородого. Если Микитка вообще ответит.
Но
– Мать продали в служанки одному итальянцу, купцу, и меня с ней… Он понимает по-нашему… и поставил ее над своим хозяйством, чтобы следила, пока его дома нет – пока он ездит по дальним краям. А потом меня продали во дворец, потому что мне не нашлось дела у католика.
Микитка-Иоанн оглянулся на Желань и обжег ее глазами.
– Мать смирилась, потому что хозяин был к ней добр и обещал, что мне будет хорошо…
– Ты не виделся с ней больше, - прошептала Желань: как будто это и так было непонятно. Юноша качнул головой.
– Что я, совсем дурной? – сжимая красивые губы, проговорил он; на щеках пламенели розы.
– Даже если бы и позволили…
Он говорил сейчас как мужчина, как ни разу не говорил в их первую встречу, - но мужчиной, мужем, ему уже никогда не быть.
Желань быстро подошла к нему… ей так хотелось обнять его, утешить; но она знала, что нельзя. Микитка повернулся к ней, и она положила ему ладонь на плечо, не посмев больше заговорить.
Он прижался горячим лбом к ее груди – на несколько страшных, бесценных мгновений – а потом, сняв руку пленницы со своего плеча, молча последовал, куда направлялся. Дверь одного из покоев гинекея открылась на его стук - и снова закрылась.
Желань опустилась на пол и, закрыв лицо руками, всплакнула. Нет, она не плакала долго – она быстро овладела собой, как несчастный рабичич, который сейчас держался так стойко. Одному Богу было известно, что Микитка таил в сердце против своих мучителей.
Желань встала на ноги, вздохнула и перекрестила ту дверь, за которой он исчез. Потом перекрестила свой лоб и, поклонившись невидимым заступникам, вернулась к себе.
Метаксия была по-прежнему у нее в спальне – но теперь занималась делом: она шила при свече. Вскинув голову на звук шагов, взглянула своими умными серыми глазами в лицо наложницы. Ни о чем не спросила.
– Хочешь поработать со мной? – предложила прислужница.
Желань с готовностью кивнула; и вскоре забылась за рукодельем вместе с гречанкой, голова к голове. Забылась хотя бы ненадолго.
Господин пришел к ней через день после приезда василевса. Теперь у Желани были крови, нечистые дни; и Фома Нотарас не притронулся к ней. Они уже могли немного говорить – и грек остался у нее для разговора…
Хозяин спросил на своем языке, как ее зовут, - неужели не выведал этого у Метаксии? Или ему попросту не было никакого дела до ее прежней жизни?
– Меня зовут Желанью, - сказала рабыня по-гречески. Ромей улыбнулся и, ласково приблизив к себе ее голову, поцеловал ее в лоб.