Стая
Шрифт:
— Но как раз здесь и начинается наша проблема, — продолжила она. — Клетки желе на первый взгляд идентичны. Это амёбы из больших глубин. Ничего в них нет экзотического. Чтобы описать всю ДНК, несколько компьютеров должны считать два года подряд, поэтому мы ограничиваемся выборочной проверкой. Изолируем маленький кусочек ДНК и получаем часть генетического кода, так называемый ампликон. Каждый ампликон показывает нам ряд базовых пар, генетический словарь. Если мы проанализируем ампликоны из сходных отрезков ДНК различных индивидов и сопоставим их друг с другом, то получим интересную
Она подняла вверх распечатку, увеличенную специально для этого доклада.
A1: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
А4: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
— Вы видите, анализируемые последовательности идентичны на всём отрезке. Четыре идентичных одноклеточных. — Она отложила листок в сторону и показала второй: — Вместо этого мы получили вот что.
A1: AATGCCACGATGCTACCTGAAATCGA
А2: AATGCCAATTCCATAGGATTAAATCGA
A3: AATGCCAGGAAATTACCCGTAAATCGA
А4: AATGCCATTTGGAACAAATTAAATCGA
— Это базовые последовательности ампликонов четырёх экземпляров нашего желе. ДНК идентичны — кроме одной небольшой гипервариабельной области, в которой всё идёт наперекосяк. Ничего общего. Мы исследовали дюжины клеток. Некоторые лишь слегка дифференцированы внутри гипервариабельной зоны, другие различаются полностью. Естественными мутациями это не объяснить. Другими словами: это не может быть случайностью.
— Может, всё же разные виды, — сказал Эневек.
— Нет. Это определённо один и тот же вид. И определённо, что никакое существо не может в ходе жизни изменить генетический код. План строения всегда предшествует. По нему существо строится. И то, что построено, соответствует только этому плану и никакому другому.
Долгое время все молчали.
— Если эти клетки, тем не менее, различаются, — сказал Эневек, — значит, они нашли способ изменить свою ДНК уже после того, как разделились.
— Но для чего? — спросила Делавэр.
— Это человек, — сказал Вандербильт.
— Что человек?
— Вы что, слепые? Природа такого не сделает, говорит нам доктор Оливейра, она это хорошо знает, и со стороны доктора Йохансона я не слышу возражений. Итак, у кого хватит смекалки выдумать такое, а? Эта штука — биологическое оружие. Только человеку это по силам.
— Возражение, — объявил Йохансон. — Это не имеет смысла, Джек. Преимущество биологического оружия в том, что требуется лишь базовый рецепт. Всё остальное — репродукция…
— Очень даже может быть преимуществом, если вирусы мутируют, разве нет? Вирус СПИДа постоянно мутирует. Только подумают, что поймали его, — глядь, а он снова изменился.
— Это совсем другое. Мы имеем здесь суперорганизм, а не вирологическую инфекцию. Должна быть какая-то причина, по которой они различаются.
— Смысл — всех нас уничтожить! — с раздражением сказал Вандербильт. — Эта штука здесь для того, чтобы уничтожить свободный мир.
— Хорошо, — прорычал Йохансон. — Тогда расстреляйте её. Может, нам проверить, не мусульманские ли это клетки? Может, их ДНК — исламская и фундаменталистская.
Вандербильт воззрился на него:
— На чьей вы, собственно, стороне?
— На стороне науки.
— А вы понимаете, почему вчера ночью упали и ударились головой? — Вандербильт высокомерно усмехнулся. — После бутылки бордо, кстати сказать. Как ваше самочувствие, доктор? Голова не болит? Почему бы вам не попридержать язык?
— Тогда и вы меньше распускайте свой.
Вандербильт запыхтел. Ли окинула его насмешливым взглядом и подалась вперёд:
— Вы сказали, речь идёт о различной кодировке, правильно?
— Правильно, — кивнула Оливейра.
— Я не учёный. Но не может ли быть так, что кодировка выполняет ту же задачу, что и коды у людей? Военный код, например.
— Да, — кивнула Оливейра. — Вполне возможно.
— Код, чтобы узнавать друг друга.
Уивер что-то нацарапала на листочке и протянула Эневеку. Он прочитал и коротко кивнул.
— А для чего им друг друга узнавать? — спросил Рубин. — И почему таким сложным способом?
— Я думаю, это лежит на поверхности, — сказала Кроув. Какое-то время был слышен шорох целлофана, который она снимала с пачки сигарет.
— Что именно? — спросила Ли.
— Я думаю, это служит коммуникации, — сказала Кроув. — Эти клетки связываются друг с другом. Это форма беседы.
— Вы считаете, эта штука… — Грейвольф уставился на неё. Кроув закурила, затянулась и выпустила дым:
— Они общаются друг с другом. Да.
Пандус
— Что случилось ночью? — спросила Оливейра, когда они спускались вниз, к лаборатории.
Йохансон пожал плечами:
— Ни малейшего представления не имею.
— А как чувствуете себя теперь?
— Странно. Головная боль уходит, но в моих воспоминаниях провал величиной с ангар.
— Какой нелепый случай, а? — Рубин повернулся на ходу и блеснул зубами. — Теперь мы оба с головной болью. Бог мой, я лежал пластом.
Оливейра разглядывала Рубина с неопределённым выражением лица:
— Мигрень, говорите?
— Да. Ужасная! Случается нечасто, но когда случается, помогает только одно: принять снотворное и выключить свет.
— Проспали до утра?
— Конечно. — Вид у Рубина был виноватый: — Мне очень жаль. Но тут теряешь всякий контроль, серьёзно. Иначе бы я показался.
— А разве вы не показались?
Её вопрос прозвучал как-то странно. Рубин растерянно улыбнулся:
— Нет.
— Точно нет?