Стая

Григорьева Ольга

— Ты слышал ее слова, Волк? Ей надоело ждать… она поплыла сама…

И вновь захохотал. Потом, все еще коротко посмеиваясь, положил руку на плечо княжны, потянул ее к себе. От его прикосновения Гюде стало холодно. Она неохотно шагнула вперед, оказалась совсем близко к урманину, сопротивляясь, уперлась ладонью в его грудь, обтянутую кожаной безрукавкой.

— Когда тебе надоест вонь этого скота… — Прежде чем стать словами, звуки гудели у него в груди, и Гюда слышала то, что он скажет, раньше, чем они становились речью. — … ты можешь выйти отсюда…

Дрожа от накатившего изнутри холода, Гюда кивнула.

— Днем

мои драккары пойдут домой, на озеро Рансфьерд, — продолжил урманин. — Ты вольна остаться здесь или пойти со мной. Тебе не будут мешать.

Гюда не верила услышанному. Дрожь прошла.

— Ты даришь мне свободу? — недоверчиво спросила княжна. Замерла в ожидании ответа.

— Нет. Я разрешаю тебе выбрать хозяина, — сказал Орм и вновь хмыкнул, готовясь рассмеяться. — Ведь ты так любишь все делать сама.

Пожалуй, Гюда осталась бы в Борре, кабы не Остюг. Едва выйдя из рабской избы, она натолкнулась на брата, деловито тычущего коротким мечом в приставленную к городьбе соломенную куклу. Лицо у Остюга было сосредоточенное — высунув кончик языка, он прыгал к чучелу, выбрасывал вперед руку с оружием, вонзал лезвие в грудь соломенного врага, фыркал, отскакивал, уворачивался, воображая ответный удар, вновь нападал. В своем увлечении он напомнил княжне прежнего Остюга — шаловливого, как обласканный хозяевами котенок. Сложив руки на груди, Гюда любовалась его исхудавшим лицом, до сих пор хранящим следы вчерашней драки, рассыпавшимися по плечам длинными светлыми волосами, ловкими движениями.

Широкий, чисто выметенный двор разделял сестру и брата, меж ними сновали слуги и рабы, воины и бонды, но Гюда никак не могла оторвать взгляда от маленькой подвижной фигурки.

Ловко прыгнув к кукле, Остюг рубанул ее от плеча вниз, рассыпал у своих ног солому, крутнулся на пятках и увидел сестру. Его игривое настроение сразу исчезло — лицо потемнело, напряглось. Он поспешно убрал меч за спину и быстро направился к воинской избе, где отдыхали люди конунга. Понимая, что там она не сумеет достигнуть брата и поговорить с ним, Гюда бросилась наперерез мальчишке. У самых дверей избы догнала, схватила за рукав:

— Остюг, погоди!

Злой взгляд серых глаз окатил ее холодом. Остюг взирал на сестру снизу вверх, верхняя губа княжича дрожала.

— Пусти, — он вырвал руку, шагнул к дверям. Гюда перехватила его за край рубахи. Еще не придумав, что и как сказать, начала оправдываться:

— Ты пойми, Остюг, он взял меня силой… Я не хотела…

Княжич вновь рванулся, тонкая ткань рубашки затрещала.

— Пусти! — выкрикнул он.

Двое рабов, грузивших у амбара бочонки с медом, обернулись на его крик. Один что-то сказал другому, пошел к пиршественной избе — звать своего бонда, Не дело, когда у всех на глазах, средь бела дня, рабыня пристает к воину конунга…

Гюда заспешила, проглатывая окончания слов:

— Что с тобой случилось, Остюг? Неужели ты забыл, что мы родичи, что у нас никого теперь нет, кроме друг друга? Неужели не понимаешь, что нас могут разлучить и мы больше никогда не свидимся? Неужели… аи, да что говорить! Я же люблю тебя… Не меньше люблю, чем ранее любила…

Княжна потянулась к брату, попробовала обхватить его руками, прижать к себе, почувствовать рядом со своим колотящимся сердцем биение еще одного —

родного, любящего.

— Да отстань же ты, дура! — Остюг уперся рукой в ее живот, оттолкнул. Он был сильнее — Гюда отступила, затем вновь вытянула к нему руки, хотела шагнуть вперед. Ей в шею уперлось лезвие короткого меча. Остюг держал меч в полусогнутой руке, на искривленном злостью лице судорожно подергивалась правая щека.

— Бесстыжая рабыня! — сквозь зубы зашипел Остюг. — Что тебе надо от меня?! Страдаешь, что мы никогда не свидимся? Так побыстрее бы избавиться от твоих глупых приставаний!

Лезвие мешало Гюде дышать. Она все еще не верила, стояла, сгибаясь под каждым словом брата, словно под тяжестью невидимого груза.

— Родичи? У меня нет родичей! Убирайся отсюда, урманская подстилка! Пошла прочь! — он почти плакал от ярости.

Лезвие меча вонзалось все глубже в кожу Гюды, В ушах, заглушая обидные слова, нарастал неприятный звон, сквозь пелену слез она уже плохо различала лицо подошедшего на шум человека. Но голос узнала.

— Опусти оружие, мальчик, — сказал Орм. Гюда вытерла слезы. За спиной Белоголового стояли те два раба, что грузили бочки у амбара и заметили их перепалку. Слева от хевдинга, будто повсюду следующая за хозяином тень, молчаливо пристроился Харек Волк. Желтые глаза Харека насмешливо щурились на мальчишку.

Остюг не послушался — продолжал давить острием в горло сестре. Орм взмахнул ладонью, казалось, совсем легко, будто отгоняя комара. Меч чиркнул по коже княжны, вылетел из рук мальчишки, зазвенел, подскакивая на утоптанной и сухой дворовой глине.

Княжич всхлипнул, стиснул кулаки и, резко развернувшись, бегом бросился к дверям избы. Дверь скрипнула, впуская его внутрь, закрылась. Гюда все еще продолжала смотреть на отгородившие ее от брата гладкие дверные доски, словно надеясь, что он вот-вот передумает, выйдет наружу, обнимет ее, скажет, что сгоряча наболтал глупостей…

— Он не выйдет, — угадав мысли княжны, сказал Харек.

Взгляд Гюды переполз с дверей на лицо урманина — красивое, холеное, желтоглазое с прямым носом и ровными стрелами бровей.

— Теперь твой брат другой. Он не хочет помнить, кого любил раньше, — зачем-то объяснил Харек. Улыбнулся. — Это хорошо. Не надо мешать ему. Так он сможет выжить.

Гюда понимала, что пытался сказать Волк. Остюг был еще слишком мал, чтоб терпеть воспоминания. Рано или поздно тяжкие думы сломили бы его. Наверное, там, на корабле Орма, они-то и тащили его в царство мертвых. Бросившись на варяга — защищать сестру, он словно скинул их, как змея скидывает ставшую обузой шкуру. Он заставил себя возненавидеть прошлое, он придумал, в чем обвинить тех, кого любил ранее. Не помня прошлого, он смог примириться с нынешним. Так уж получилось…

Гюда вздохнула, провела ладонью по шее. На руке осталась красная полоска крови — Остюг все же порезал ее. Теперь он, наверное, сидел в избе, забившись в какой-нибудь угол, как затравленный зверь, и изо всех сил старался забыть сестру…

— Ты решила? — вопрос Орма вкрался в раздумья княжны, прервал их.

— Да, — она вновь посмотрела на окровавленную ладошку. Бедный Остюг, как он, должно быть, искренне мечтал никогда больше не видеть ее…

Гюда утерла кровь с руки краем рубашки, взглянула прямо в лицо Белоголовому, кивнула: