Стеклобой
Шрифт:
– Вот ты мне скажи, – неожиданно спросила тетка, – пока мы тут с тобой идем-гуляем. Раз ты такой знаток.
Я слышала, у Милоедова, говорят, зуб бриллиантовый был?
– В рот не влезал, – рассеянно ответил Романов.
– А где ж он нынче, зуб-то, украли что ли?
Романов оглянулся – пожилой военный смотрел на него строго, а девушка настороженно, и оба были начеку.
– Зуб этот силу имеет, – сказал Романов, стараясь идти в ногу со Степанидой, чтобы та слегка ослабила хватку, и еще раз оглянулся назад. – Только где он теперь…
– Да
– Просто так не найдешь. Мироедов в последний свой приезд его в фонтан бросил, но что за фонтан – неизвестно.
– В последний? Так и знала, наврал ты мне – не один раз Мылоедов твой приезжал! – торжествующе заявила Степанида.
Они повернули и уперлись в фонтан, вяло пульсировавший двумя струями – из мозаичной рыбы и из неудобно устроившейся у бортика русалки.
Степанида завороженно уставилась на рыбу, а Романов вырвался, в несколько прыжков догнал покачнувшийся трамвай и, устроившись на крюке для прицепа, умчался за поворот.
Сзади послышался свист – это взял старт пожилой военный. Зато девушка – Романов успел это заметить – не отрываясь смотрела на фонтан, а Степанида уже засучивала рукава.
Перед следующей остановкой Романов спрыгнул – пожилой военный, хоть и отстал, но еще держался в нескольких кварталах за ним. Романов усмехнулся и бросился в переулки. Там, не упуская из виду номера домов, на всякий случай поплутал и через несколько кварталов выбежал к Семиовражному переулку.
Здесь было тихо, за столиком уличного кафе под зеленым зонтиком сидел кругленький старичок и держал двумя пальцами кофейную чашечку тонкого фарфора. Облачен он был в светлый элегантный костюм, вместо галстука шею обвивал расшитый шелковый платок изумрудного цвета. Драконы на шелке сплетались с языками пламени, ими же исторгаемыми. На толстеньких пальцах старика сверкали разноцветные перстни, нежно-салатовые носки с мелким восточным узором вызывающе выглядывали из лаковых туфель.
Все это старичку чудовищно не подходило, смотрелось насмешкой над его простоватым лицом и округлой фигурой. Между тем он вел себя так, словно имел полное право и на туфли, и на платок с драконами, и на каждый перстень по отдельности. Цвет зонтика над столом и цвет его носков так гармонично сочетались между собой, будто зонтик он специально прихватил из дома.
Романов резко развернулся и нарочно сел спиной к противоположной стороне улицы, где по его расчетам должен был красоваться игорный дом. Совсем скоро, подумал он. Ему представлялось, что все окна смотрят сейчас на него с упреком, он почти слышал обратный отсчет времени, и каждая секунда отдавалась металлическим лязгом.
Кореец-официант в узбекской шапочке и в цветастом галстуке поверх передника неторопливо убрал тряпку за пояс и принес меню в целлофане, горбившемся пузырями. Романов разгладил пузыри – в меню значились чай и кофе без подробностей.
Он отложил меню и попросил:
– Кофе со сливками.
Официант кивнул и ушел, сверкнув белой волной передника.
– Не вздумайте это пить! –
Романов, опешив, только вежливо помотал головой, благодарственно приложив руку к груди.
Он посидит здесь немного, будет считать драконов на галстуке нарядного старика и думать, думать, думать, готовиться. Спиной он все время ощущал заветный дом.
Когда он поднял глаза, перед ним стояла чашка с маленьким пакетиком сухих сливок на блюдце, а напротив сидел официант и смотрел на него с отеческой добротой в глазах. Его длинный галстук лежал на столе, словно отдыхая от того, что его носят.
– Оттюда? – спросил официант.
– Откуда оттуда? – переспросил Романов.
– Кто только сто – сразу видно, по городу носятся. Меня Марат-кофейсик зовут, – официант расплылся в улыбке. Он наклонился к Романову и доверительно спросил: – Тебя усе распределили? Обысьно работу тут мимо расдают, думаесь, я готовить умею? Ты кофе пей, самому интересно, сто получилось…
Романов машинально добавил сливки и отхлебнул. Кофе был отвратительный, во рту остался осадок. Романов скривился.
– Вот я и говорю, – радостно кивнул Марат, и галстук переполз по столу поближе к чашке. – Понимаесь, я массасист.
– Кто? – удивился Романов.
– Массас, понимаесь, массас, – сказал Марат, яростно меся невидимое тесто. – Хось посвоносьник, хось мыссы, хось иголки. А вот эти все часки-джесвы – мимо меня. Мимо, понимаесь! Меня свекрось подвела, скасала – есь путевка на район.
– И как результаты? – осторожно спросил Романов.
– Надесда есть, – мрачно отрезал Марат.
Романов вдруг вспомнил рухнувшую витрину:
– Скажите, – он внимательно посмотрел на Марата, – у меня с утра было одно происшествие, и рядом оказалась… одна актриса. Вы с ней в клуб вошли…
– Засем говорись, – зашипел Марат, его лицо покрылось красными пятнами. – Засем?
Романов осторожно поставил чашку.
– Я хотел разобраться – она спасла мне жизнь, я думал, вы что-то знаете.
Марат яростно бросил тряпку на стол и тряхнул головой:
– Мимо говорись! Ты вот мне расскаси, засем сюда приехал, а?! Не говорись? А я посему долсен говорить?
– Я не… Простите, я только…
Марат встал, его галстук вскочил со стола как кобра, и Марат ушел внутрь, хлопнув дверью.
– Филиал психбольницы, – пробормотал Романов, отодвигая кофе и не решаясь проследить за Маратом, чтобы случайно краем глаза не зацепить флигелек. – У каждого внутри взведенная пружина. А теперь и у меня.
– Я же вас предупреждал! – старичок, сидевший по соседству, бесцеремонно водрузил на стол кожаный кофр и извлек серебристый термос. – Кофе от Марата надо приравнять к химическому оружию. Что вы вообще к нему полезли, здесь так себя не ведут.