Стеклобой
Шрифт:
Вместо ответа Воршоломидзе только мотнул головой, как обиженный ребенок. Романов на секунду испытал ту же тоску, какая накатила на него в Прачечном переулке.
– Ну хорошо, доставите мне ее на дом, – Романов по-деловому выхватил из-за пазухи записную книжку. – А я пока наведу справки, – голос его сделался тихим и твер дым. – Как, вы сказали, ваше имя и отчество? – его рука с карандашом выжидательно замерла над записной книжкой.
– А можэт быть, я еще не успэл ее прочитать! А если я обязан докладывать! – вдруг заорал почтальон, краснея. – Мэня же вышлют! – Романов заметил, что в уголке глаза почтальона блеснула слеза. От неожиданности он не нашелся, что ответить, но руку с записной книжкой опустил.
А Воршоломидзе вдруг, приникнув к уху Романова,
– Добралис зпт устроилис тчк дэти взяли щенка вскл зн кличка Митяй. Но я вам ничего нэ говорыл! Я даже не знаю, как вас мама с папой назвали! – и он хлопнул себя по лбу ладонью.
Рано, рано, конечно, радоваться, думал Романов, летя мимо сквера. Но все-таки щенок, живой… Он не смог сдержать улыбку. К тому же «вскл зн.»! Железная плита, лежавшая на сердце, немного сдвинулась. Это кому же, интересно, почтальон должен докладывать? Что же ей нужно, откуда столько внимания к его персоне? Сначала воровство, потом слежка, и все чужими, значит, руками.
Сам не зная зачем, он срезал путь двумя черными ходами и вылетел на улочку с кафетерием Марата. И хотя водить за нос невидимого противника было приятно, он одернул себя – будь на виду, никаких тайн. Вышел на работу, вот и иди. Добравшись до кафе, Романов обомлел. Как, интересно, можно было так облагородить старый кафетерий за один день, удивился Романов. И на всякий случай огляделся – не мог же он перепутать улицы. Под зелеными зонтиками были расставлены плетеные кресла, поодаль блестела витрина с румяной выпечкой, и чудесный запах кофе тянул за рукав и уговаривал зайти и провести здесь солнечное утро. Чудеса.
Романов присел, и тут же из ниоткуда выплыл Марат в белоснежном фартуке и гордо поставил перед ним чашку с кофе, не дожидаясь заказа. Чашка, полная густой, высокой пены с бежевой опалиной выглядела как долгожданный подарок. Сделав глоток, Романов одобрительно промычал – все было именно так, как он любил.
– Вы прошли ускоренный курс? – весело спросил Романов Марата.
– Кофемасина просла! – Марат показал большой палец.
Романов развернул на столе карту города, прижав ее сахарницей. Приступим к личному знакомству с историческим кварталом. Начнем с конюшен Брыкова, он сделал пометку на карте. Итак, мы знаем, что Соломон Федорович был известным затейником и азартнейшим игроком на скачках, а кроме того, очень состоятельным и влиятельным господином…
– Узе работаесь? – из-за его плеча высунулся Марат и принялся с усердием протирать соседний столик, не переставая улыбаться. Романов заподозрил, что тот пытается разглядеть отметки на карте.
– А я слысал новую историю! – Марат привычным жестом закинул галстук на плечо, но тот упрямо сполз обратно. – Про Мироедова, знаесь?
– Учтите, что про зуб и ногу я уже в курсе, – не отрываясь от карты ответил Романов.
– Понимаесь, у него в насем городе была любовь, – круглый звук на конце он сопроводил восточным жестом, собрав пальцы в нераскрывшийся бутон. – Но она слузила в борделе, понимаесь, на Страстной… – Так вот, – шепотом продолжил он, подавшись к Романову. – Одназды ее из ревности зарубил, представляесь, пьяный гусар.
– Потому что пьяный? – невпопад отозвался Романов.
– Ты сто? Потому сто гусар! – Марат покрутил воображаемый ус и захихикал. Романов, глядя на него, тоже не смог сдержать смеха.
За время прогулки блокнот пополнился множеством заметок, а ноги приятно гудели. Состояние конюшен не выдерживало никакой критики. Романов расстроился, увидев полуразрушенные своды и старинную кладку, грубо закрашенную масляной краской. Внутренние помещения были полностью перестроены – столбы спрятаны в дощатые короба, с потолка свисали ржавые крюки – похоже, здесь долгое время находился городской рынок. А когда-то этот шедевр псевдобарокко нашел свое место в зарисовке «Мельхиоровые грезы».
– Выше, еще! – послышался звонкий голос.
Напротив, через дорогу, два паренька возились с афишей. Один примерял картонный трафарет на лист ватмана, приклеенного к стене, а второй, критически наклонив голову, руководил.
Стараясь не отвлекаться, Романов собирал в памяти разбегавшиеся отрывки и записывал все, что удавалось вспомнить. Любая мелочь могла иметь значение. Он перечислил всех владельцев здания, затем попытался занести в блокнот победителей забегов, выращенных в конюшнях, и запнулся. Кличка любимца Соломона Федоровича крутилась в памяти, но он никак не мог ее вспомнить. В такие минуты ему казалось, что его мозг – это грецкий орех, и нужные сведения лежат совсем близко, за соседней тонкой перегородкой. Это неуловимое ощущение, похожее на щекотку, всегда выводило его из себя. Вороной конь, содержавшийся под охраной в личном посеребренном стойле, имел норовистый и мстительный нрав, и подпускал к себе только хозяина… «Весьма ценная информация», – мрачно подумал Романов. Мучительно задумавшись, он поднял глаза от блокнота и увидел забытую кличку на здании напротив, прямо перед собой. Большие черные буквы гласили: «Дракула». Пареньки справились с трафаретом, и вот уже второе слово проявилось на афише. Показы кинофильма «Дракула возвращается» начинались завтра.
Романов присвистнул: такие вещи он очень любил, хотя случались они с ним крайне редко. Чаще, забыв какой-нибудь второстепенный факт, он полдня корпел над источниками, с ненавистью перерывал десятки томов, добывал наконец нужный, и обнаруживал, что в нем отсутствует та самая страница. И даже тогда он не сдавался и рано или поздно отыскивал ссылку в чьей-нибудь полузабытой статье. Ничего, кроме раздражения от собственного упрямства и дотошности, такие поиски не приносили – все и всегда давалось ему вот так, с трудом, через тысячу мелких досадных препятствий. Никаких озарений, вещих снов, мимолетных догадок. Всегда он завидовал людям, которых вела невидимая рука, то и дело подталкивавшая на верную дорогу. Легкость талантливой жизни, где все дается без труда, и никаких тебе вырванных страниц и снесенных домов.
А вот Макс этих его рассуждений никогда не слушал, перебивая и злясь. Это все для слабаков, пойми, дружище, говорил он. Какой-то добрый бог говорит через тебя с человечеством? Да тьфу и растереть, на черта ему такие ретрансляторы. Слишком ненадежные проводники, которые то запьют, то повесятся. Какая неразумная трата сил! Как мало-мальское дарование, так сразу малахольный, ну сам посуди – полжизни будет выяснять, готов ли он, а другую половину изводить родных и близких. Вот кто настоящие гении – так это жены и дети этих блаженных, которые их годами выслушивают, готовят им похлебки и глядят по головке. Талант – тот, кто вкалывает с детства и сопли не распускает. Кто знает, на что он способен, а на что замахиваться не надо. Кто знает законы природы и умеет все хорошенько просчитать, дождаться нужного момента. Талант – это естественный отбор, крепкая нервная система и удачное стечение обстоятельств. А не льющийся свет с неба, которого ждут лентяи.
Если же Романов пробовал обсуждать разницу между талантом и гением, Макс закатывал глаза и угрожал ему инквизиторскими пытками. Он игнорировал все романовские восклицания о том, что для одаренных людей талант иногда – это кара, что они и хотели бы, да не могут не слышать голос, не видеть образов, не доказывать теорем. «Психически нездоровые люди, – парировал Макс, – что есть не самый лучший пример для подражания».
Доходный дом Теддерсона Романов нашел в удовлетворительном состоянии. Толстый ангел под сводом арки так же трубил в завитой рог. Как на последнем снимке при жизни владельца. Только бы подкрасить фасад, сменить дверь парадного входа и открыть ее. Как и повсюду тут, в зданиях с шикарными лестницами и высоченными створками дверей открыт был только черный ход для прислуги. Воспользовавшись им, Романов обнаружил внутри дома парикмахерскую, впрочем, закрытую без объяснения причин. Он заглянул в соседнее открытое окно, чтобы проверить, остались ли описанные Мироедовым мозаики на полу.