Стеклянные цветы
Шрифт:
Обычно подобных фамильярностей она себе не позволяла, но тут расшалилась не на шутку: схватила его под руку и попыталась увлечь за собой. Сопротивлялся Филипп лишь пару секунд, после чего понял, как они сейчас по-идиотски выглядят. Если бы они были одни, то он бы, конечно, отбился, а тут… В самом деле — не бороться же с ней прилюдно!
Поэтому он проследовал вслед за баронессой к фуршетному столу и набрал себе на тарелку шашлычков из гусиной печенки и канапе в виде сердечек нежно-розового цвета — как выяснилось, вполне
Амелия ела с аппетитом молодого зверька; капризным тоном потребовала, чтобы он принес ей «Манхеттен», и, хихикая, со словами «Чужое вкуснее!» утащила у него с тарелки шашлычок. Филипп стерпел и это, и любопытные взгляды окружающих, лишь когда она вновь заявила:
— А сейчас мы все-таки пойдем танцевать! — он не выдержал:
— Слушай, ну ты же знаешь, я не люблю танцевать!
— На вечеринке у папы ты прекрасным образом танцевал! — напомнила баронесса. — И сегодня, между прочим, день всех влюбленных, — пустила она в ход «убийственный» аргумент, — а ты мне настроение хочешь испортить!
Сердиться на нее сил не было, почему-то все ее выходки сегодня не злили, а забавляли.
С танцами она отвязалась от него довольно быстро — потанцевала разок и умчалась прыгать под музыку одна. Филипп вздохнул с облегчением: ну все, кажется, прошел бзик. Но не тут-то было! Амелия, правда, плясала без устали то с какими-то кавалерами, то сама по себе, но каждые минут десять подбегала к нему, клала лапку на плечо.
— Ну как ты тут — еще не скучаешь?!
Ухмылялась на его «ничуть» и снова неслась танцевать.
Наконец прибежала окончательно — веселая, разгоряченная, схватила за руку.
— Пошли мороженое есть! И кофе-гляссе хочу! Хочу — хочу — хочу!
Одно хорошо — за всем этим ей было не до того, чтобы, по своему обыкновению, вливать в себя стакан за стаканом джин вперемешку с вермутом. Так что к концу вечеринки Амелия вполне устойчиво держалась на ногах и глаза были ясные. Правда, в машине на обратном пути она, казалось, ненадолго впала в полудрему, но потом вдруг вскинулась и нетерпеливо полезла в бардачок — нашла какую-то бумажку и, положив ее на приборную панель, принялась сосредоточенно чиркать по ней карандашом.
Притормозив у светофора, Филипп из любопытства подглядел. Нарисовано там было нечто вроде розы на длинном стебле и написано «стебель бронзовый, стекло — лунный камень»…
В Париж они собирались выехать за четыре дня до выставки. Большая часть экспонатов была к этому времени уже отправлена, и Амелия судорожно доделывала, просиживая в мастерской по шестнадцать часов в сутки, то, что они собирались привезти с собой. Ходила нервная, порой требовала, чтобы он распаковывал уже заколоченные ящики, вынимала что-то из содержимого и клала взамен что-то другое — не иначе как предвыставочный мандраж начался.
Утром в день отъезда Филипп проснулся от грохота. Спросонья не понял,
— Представляешь — этот подлец ее бросил! — выкрикнула она со слезами в голосе.
— Кто бросил? Кого?
— Рене! Этот ее… Теди!
— Тед?! — Филипп вспомнил худого долговязого парня, с которым они как-то ночью пили коньяк в номере «Хилтона». Когда Тед между делом упомянул о своей подруге, в его голосе звучала такая нежность…
— Я же тебе говорю! — сердито подтвердила Амелия.
— А что случилось? Они что, поссорились?
— Если бы! — Она плюхнулась в кресло, стукнула кулаком по подлокотнику. — Просто взял и уехал — сказал, что она слишком богатая для него, и что он не хочет чувствовать себя альфонсом. Представляешь?! О том, что она чувствует, он ни на минуточку не подумал! Все они такие! Я ей пыталась сказать, что не надо переживать — бросил, сволочь, и черт с ним. А она еще за него заступается, говорит, что он не сволочь! Да кто же он после этого?!
Ему нечасто приходилось видеть Амелию такой расстроенной, чуть ли не плачущей.
— Гад какой? Нет, ты подумай, какой гад! — несколько раз повторила она. Взглянула на него сердито — вспомнила, наверное, что перед ней один из «них», то есть мужчин. — Скажи, вот ты бы бросил любимую женщину только потому, что она тебя богаче?
— Я… нет, наверное, — начал Филипп. — Но бывают разные обстоятельства…
— Да какие там обстоятельства?! Сволочь он, сволочь, и все! — Сердито засопела и встала. — Ладно. Я иду собираться. Ты тоже не копайся — позавтракаем и сразу надо ехать!
Дошла до двери и вдруг обернулась.
— А из-за чего бы ты бросил?
— Что?
— Из-за чего бы ты мог бросить любимую женщину? — нетерпеливо пояснила Амелия.
— Не знаю… — Он даже растерялся. — Из чувства долга, может быть… Но не из-за денег.
Она презрительно хмыкнула, смерила его взглядом и вышла.
Не из-за денег — а из-за чего?
Шаги Амелии в коридоре давно затихли, но Филипп не двигался с места. Понимал, что она вот-вот позвонит, начнет возмущаться, почему он еще не готов — но продолжал сидеть, глядя перед собой.
Лучше бы она не спрашивала…
Потому что не сделал ли он в свое время именно это — не уехал ли от любимой женщины из-за денег? Конечно, из-за денег, нужных, в первую очередь, для нее самой… но все же из-за денег.
А может, дело было вовсе не в деньгах? Может, он на самом деле хотел уехать и ухватился за первую же возможность, убедив себя самого, что это единственный выход? Хотел, потому что не мог больше выдержать выходных в «Форрест Вью» и ощущения беспросветности, которое потом преследовало его всю неделю?