Стеклянные тайны Симки Зуйка

Разве можно было ждать, что лучистое, пересыпанное желтыми одуванчиками утро начнется с неприятности…

В Нагорном переулке тротуар был дощатый, пружинистый такой. Вплотную к нему стоял низкий штакетник из реек. Одна рейка оторвалась от бруса и криво торчала над крайней доской. Симка на бегу не заметил рейку. О-о… В глазах – мокрые бенгальские огни! Симка стремительно сел на корточки, выпустил сумку, вспотевшими от боли ладонями вцепился в щиколотку. И, чтобы не разреветься на глазах у прохожих (правда, их не было, но вдруг появятся!), он включил внутри себя музыку.

Случается,

что музыка помогает в трудные минуты. Не всегда, но случается. Может она задавить страх и унять душевную дрожь, может вернуть сбежавшую ясность ума (как, например, на годовой контрольной по арифметике, когда Симка запутался было в правилах деления дробей). Может силы дать, чтобы скрутить боль. Особенно такая, как эта – марш героических повстанцев «Двадцать шестое июля»:

Сражайтесь, кубинцы! Свобода родины пусть будет вам наградой! Сражайтесь, кубинцы! Тарам-там-там, тарам-там-там, там-там!…

Слов Симка почти не знал, но достаточно было и мелодии. Боль обмякла, ослабела, как слабеет враг перед лицом героических бородатых бойцов в косо надвинутых беретах…

Симка сделал глубокий вдох и выдох, проглотил слюну. И осторожно убрал с ноги ладони. Ссадина была небольшая, без крови. Но кожа синевато потемнела, косточка припухла.

…– Чё, Зуёк, малость покалечился?

Симка, не разгибаясь, поднял лицо и увидел над собой Фатяню.

Фатяня был парень лет шестнадцати. Из тех, про кого в школе и милиции говорят «трудные подростки». А другие взрослые, попроще, говорят: «Обалдуй, тунеядец, шпана». К тому же он был двоечник, в шестом или седьмом классе сидел два года, да и в других учился еле-еле. Водил компанию с такими же балбесами, за которыми (это по слухам!) водились всякие нехорошие дела. Толстая инспекторша детской комнаты старший лейтенант Гулевина при встрече с ним печально, как добрая родственница, покачивала головой:

«Ох, Фатунов-Фатунов, когда ты возьмешься за ум? Не кончишь ты, Вова, добром…»

«А чё, Майя Борисовна, у вас разве против меня какой-то материал?»

«Да ты весь – сплошной материал для комиссии по делам несовершеннолетних, – сокрушенно убеждала его старшая лейтенантша. – Посмотри на себя…»

Тощий и малость косоплечий Фатяня ходил в похожей на заграничную рубахе с узором из пальм и мартышек. Уже одно это позволяло зачислить его в стиляги, за которыми охотятся в городском парке и на клубных танцплощадках комсомольские патрули. Правда, была рубаха изрядно замызганная, а в распахнутом вороте виднелась полинялая тельняшка. И стильные узкие штаны Фатяни тоже были неглаженые, с пузырями на коленях. А вместо иностранных (и полузапрещенных) башмаков на толстенной каучуковой подошве) были на Фатяне брезентовые полуботинки за двадцать два рубля пятьдесят копеек (почти такие, как у Симки, лишь разлапистей). Все это, пожалуй, мешало записать Фатяню в окончательные стиляги, из которых, как известно, американская недремлющая агентура вербует своих помощников. К тому же на танцы Фатяня не ходил, а развлекался тем, что гонял со своими большими приятелями на пустыре за водокачкой футбол или чинил дряхлый мопед «Рига» . А еще он собрал из старых деталей электропроигрыватель с динамиком, который иногда выставлял на подоконник своего кривого деревянного дома, и тогда из-за палисадника с ревом и барабанным боем неслась вредная для советской молодежи музыка под названием «Буги-вуги». Бабки и прочие взрослые соседи плевались, а девчонки всякого возраста собирались перед палисадником и вращали на себе пластмассовые обручи. Дело это называлось «хула-хуп» и, конечно, тоже отдавало американским образом жизни, но в то же время оно имело отношение к физкультуре, поэтому слишком сильно не запрещалось.

Симка

с Фатяниной компанией дел не имел, ни в чику, ни в футбол с большими парнями не играл, а к музыке «Буги-вуги» относился отрицательно, потому что любил другую. С Фатяней он был еле знаком – просто жители одного квартала. И он даже удивился, что Фатяня знает его прозвище.

И вот Симка, сидя на корточках и вскинув голову, смотрел на Фатяню из-под вздернутого козырька обшарпанной школьной фуражки, а Фатяня смотрел на него – непонятно как.

Лицо Фатяни вообще было непонятным. Левый глаз его косил, а угол рта кривился вверх, словно Фатяня на весь мир глядел с ехидцей. На самом деле это не так – знающие люди говорили, что косоватость лица (как и плеч) у него от рождения. Но что за этой косоватостью на самом деле, поди разберись.

– Покалечился, говорю?

– Да не-е… Так, не сильно… – выдавил Симка с некоторой опаской.

– Дай-ка гляну… – Фатяня вдруг сложился, как складной метр, и присел рядом. Тронул пальцем косточку (Симка ойкнул). – Похромать придется… Хорошо бы что-то холодное приложить. А?

Симка шевельнул шелушащимся от июньского загара плечом (он был в сизой полинялой майке).

– Чего приложить-то…

– А погоди-ка! – Фатяня растопырил локти, полез в брючный карман. – Вот… – он протянул на ладони старинный пятак.

– Спасибо… Только разве он холодный? – осторожно усомнился Симка (и прыгала мысль: чего это Фатяня такой заботливый?).

– А ты думал! Конечно, холодный! У таких монет, у старинных, особое качество: они холод в себе держат при любой погоде… Ну-ка…

Фатяня взял Симку под мышки, усадил на край тротуара, цепко ухватил пострадавшую ногу выше башмака (несмотря на боль, Симка хихикнул от щекотки).

– Не вздрагивай… Давай-ка, вот так… – Медный кружок прижался к припухшей косточке. Медь и правда была холодная. Этот холод почти совсем успокоил боль, растворил ее в себе.

– Ну что?

– Ага… хорошо…

– Я ж говорил! Теперь подержи минут пятнадцать, и все пройдет.

– Ага… Только я не могу пятнадцать минут, – виновато объяснил Симка. – Мне надо скорее…

– Платка-то небось нету?

– Не-а…

Фатяня распрямился и, глядя на Симку с высоты, вытянул из кармана белый с полосочками платок. Мятый, но довольно чистый. Рванул его на несколько полос. Опять присел.

– Давай…

Не туго, но плотно Фатяня примотал к ноге пятак, затянул узелок. При этом шумно дышал. От Фатяни ощутимо пахло куревом и чем-то еще – вроде горелой изоляции. Он полюбовался своей работой. Симка тоже смотрел с удовольствием. Повязка героически белела на загорелой ноге. Фатяня поднял Симку за локти, поставил на тротуар.

– Потопчись-ка…

Симка потоптался. Осторожно, потом смелее. Остатки тупой боли в ноге угасали. Монета держалась плотно.

– Все в аккурат… Спасибо… – Симка поднял с доски сумку, глянул вопросительно: я пойду?

– На здоровье, – хмыкнул Фатяня. – Не кашляй, не хромай… Да сперва-то слишком не скачи. Куда торопишься с утра?

– К мамке в больницу, с передачей… – Симке сразу стало противно. Из-за этого «к мамке». Никогда он маму так не называл, а сейчас вот дернуло за язык. Наверно, чтобы подладиться к Фатяне, оказаться с ним «на одной доске».

Фатяня, видать, сразу учуял эту неуклюжую хитрость. Ехидство проступило на косом лице – теперь уже настоящее… но тут же и пропало.

– А что с мамой-то? – сказал он, деликатно ставя глупого Зуйка на привычные рельсы.

Симка заговорил торопливо и с облегчением:

– С мамой-то ничего. Это она из-за Андрюшки, из-за брата, ему полтора года, он скарлатиной заболел, да так тяжело, что маму положили вместе с ним… Теперь-то уже все в порядке, но еще не выписывают, потому что полагается не меньше месяца… А идти надо скорее, потому что скоро там перерыв в приемном пункте…