Стеклянный ключ

Угрюмова Виктория

— Что ж мне — вешаться, что ли? Словом так, московские коллеги подсуетились, и хотя бы личность покойного мы теперь знаем.

— Ну!

— Баранки гну, — по-детски обиженно отреагировал Юрка. — Итак, цитирую: некто Мурзаков Анатолий Николаевич: нет, не был, не привлекался, вообще чего ни хватись — все «нет». Гражданин России, но в стране последнее время не проживал. Жил и работал за рубежом — сперва в Англии, после, ни за что не угадаешь — в Бразилии! И что он там делал в лесах с дикими обезьянами, ума не приложу! Очевидно, придавал бразильским орехам их удивительную форму. Родители умерли, женат не был, с друзьями-приятелями

связи не поддерживал. Из родственников осталась только тетя — сестра матери, но и она ничего вразумительного сообщить не смогла. Приезжал-де четыре года тому, продал квартиру в Химках, доставшуюся еще от родителей, ничего толком не рассказал, подарил на память какой-то дрянной дешевый сувенирчик и исчез. Впрочем, у них никогда не было теплых отношений. У коллег сложилось впечатление, что престарелую родственницу огорчил не столько сам факт преждевременной кончины племянника, сколько то, что и дрянного дешевого сувенирчика от него теперь не дождешься.

Теперь, вот справка. Гражданин Мурзаков пересек границу… на-на-на-на… ля-ля-ля, жуки-пауки и так далее. Год и четыре месяца тому, словом, прибыл из столицы Австрии. А что у нас столица Австрии — скажи ты, Варчук.

— Хорош прикалываться, — пробурчал майор. — Ну, прибыл из Вены, и что?

— «Пятерка» тебе, Коля! — пропел Сахалтуев. — А в том-то и беда, что ничего. Приехал, вышел из аэропорта, и на том его следы теряются. В гостиницах и на частных квартирах не останавливался — не регистрировался, жилплощади не покупал. И возникает наш гражданин Мурзаков только в октябре, шестнадцатого числа, в виде трупа, то есть существа довольно молчаливого, скрытного и некоммуникабельного. Вот все, что ребята нарыли.

— «Глухарь»? — обреченно спросил майор.

— Боюсь-таки, да. Сам посуди, его здесь вообще никто не знал. Я дам, конечно, данные в пару программ, ну, объявления повесим. Может, и повезет. Только интуиция подсказывает, что все это впустую.

— Интуиция ему подсказывает. А она тебе не подсказывает, как с нас три шкуры спускать будут?

— Не впервые, переживем.

— У-ти, какой оптимист! Когда по телевизору, говоришь, начнут крутить?

— Я договорился с ребятами — сегодня вечером дадут в эфир, по четвертому каналу.

На самом деле фотографию Мурзакова уже показывали в прошлом году несколько недель подряд в ночной программе «Криминал», с просьбой откликнуться любого, кто узнает этого человека. Но тогда следователь прекрасно понимал, что делает это только для очистки собственной совести. Узнать пострадавшего на предлагаемой фотографии было делом совершенно невозможным. Разве что кто-то специально высматривал бы его в этой передаче. Тогдашнее мероприятие закончилось, как они и ожидали, сокрушительным провалом. Но теперь дело другое: помимо фотографии известны еще имя, фамилия, прежнее место проживания. Авось кто и объявится. Следствие на девяносто процентов состоит из кропотливой, рутинной работы и на десять процентов — из таких вот случайностей: посмотрит ли человек, который что-либо знает о потерпевшем, именно эту передачу; а если посмотрит, то узнает ли; а если узнает — станет ли звонить.

— Уже что-то, — облегченно выдохнул Варчук и безнадежно принялся выдвигать и задвигать ящики в тщетных поисках чего-нибудь вкусненького. Вкусненьким и не пахло. — Что ж он так конспирировался, гад?

Сахалтуев потоптался

у окна, глазея на длинноногую блондинку с пышным бюстом, туго обтянутым алым топиком, которая затеяла переговоры по мобильному на противоположной стороне улицы, давая капитану, истосковавшемуся по красоте, рассмотреть себя во всех подробностях.

— Что за чертова работа? — пожаловался он. — Не могу даже выскочить на улицу, познакомиться с девушкой. Потому что мне срочно нужно по делу, в морг. Скажи, по-твоему, это нормально?

— Богу — Богово, кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, — уклончиво ответил майор. — Так отчего же он конспирировался, как Ленин в Швейцарии?

— Откуда я знаю? Может, просто нелюдимый был человек. Или тетушки одолели. Представляешь, каждому родственнику — вынь да положь какой-нибудь подарок из-за границы: офигеть можно. Я бы и сам на его месте ушел в глубокое подполье.

— Ты известный скопидом, — вынес майор суровое порицание. — И чем он, по-твоему, занимался здесь десять месяцев?

— Жил. Фрукты кушал, овощи, витамины и прочие дары природы, коими так славится наша страна. Телевизор наблюдал: есть такой прибор, Колюня, — ты не знаешь, — картинки говорящие показывает. Люди его покупают за денежку и ставят в доме на почетное место. На пляж ходил, с девушками знакомился. Достопримечательности осматривал.

Варчук тяжело вздохнул: и почему это всем не дает покоя отсутствие в его доме телевизора? Зачем ему телевизор, если он приходит с работы в свинячий голос и мечтает только о том, чтобы поспать несколько часов в тишине и покое. Любой телевизор в таких условиях одичает. Потом он подумал о Мурзакове и задал следующий вопрос:

— А жил где?

— Господи, я тебя умоляю, — а то ты не знаешь, сколько их таких не регистрируется?

Тут Сахалтуев захотел кофе и посягнул на святое — на жабу. Майор сердито отцепил пальцы приятеля от ручки, кружку бережно прижал к животу и поведал строго:

— Моя кваква.

— Суду все ясно, — заметил Юрка. — Переработался. Детка, не жалей дяде квакву, дай кофе попить, жадина. А что до Мурзакова этого, все равно сейчас мы больше ничего сделать не можем. Посмотрим, не позвонит ли кто.

* * *

Татьяна медленно брела по старой липовой аллее по направлению к смотровой беседке, откуда открывался великолепный вид на весенний Киев. Не будучи большим оригиналом, она, вслед за Булгаковым и Маяковским, обожала головокружительный запах сирени, разлив Днепра, зеленые склоны, розовые и лиловые вспышки магнолий в изумрудных волнах и первые парусники на сизой глади воды. Вишни и яблони уже цвели вовсю, а абрикосы еще только готовились взорваться упоительным сладким цветом, и значит, похолодание было впереди. Бог его знает, почему, когда цветут абрикосы, становится холодно.

К ней подкатился забавный человечек — по виду городской юродивый, правда во вполне приличных джинсах, аккуратной рубашке и бейсболке. В пухлых ручках он крепко сжимал кипу растрепанных листов и яркий кулек, куда собирал пожертвования.

— Матушка, матушка, подождите, — подергал он ее за рукав. — Я из Крестовоздвиженской церкви. Слышали? Не хотите ли заказать за здравие или за упокой?

Татьяна вздохнула и полезла в карман за мелочью.

Юродивый несколько мгновений разглядывал ее с ног до головы, а затем постановил: