Стелла искушает судьбу
Шрифт:
— Червонца они из больницы и забрали. Жаба и Хромой.
— Почему ты ничего не рассказал Козыревой? — возмутилась Стелла. — Ведь этот Курдюм… Его сажать надо, и чем скорее, тем лучше.
— Козыревой? Я не стукач!
Определенно логика Гуняева была Стелле абсолютно недоступна.
— Но мне-то ты сказал?
— Уже жалею.
— Почему, Кирилл?
— Я думал, ты статью напишешь… Курдюм испугается. Может, отстанет от нас… Теперь-то я понял, что ерунду затеял. Не испугается. И не отстанет.
— Я не корреспондент, Кирилл… — виновато сказала Стелла. —
— А, ладно, — мальчик махнул рукой, — чего теперь? Может, мне просто поговорить захотелось. Вот и растрепался… Как дурак.
— Послушай, ты знаешь, как зовут Курдюма? Где он живет? Я не скажу, что от тебя узнала. Никому. Его посадят, и все наладится…
— Посадят? Адрес? — Гуняев обидно захохотал. — Зона — его адрес, поняла? Зона! Сидит он!
— Как сидит? Ты же говорил, что он…
— Сидит, — мрачно подтвердил Кирилл. — А выходит… Ох! Да за деньги все можно! Поняла? Зря я с тобой связался.
— Ну хорошо. — Стелла упрямо тряхнула головой. — Но раз ты все понимаешь, тебя-то еще можно спасти? Поговори с мамой, переезжайте в другой город. Она тебя любит и все поймет.
— Кому мы нужны? — горько усмехнулся мальчик. — В другой город. Сказала тоже! А мать… Да, любит. Последний раз сама денег на дозу дала. Ревмя ревела, а достала, только чтобы не воровал.
— Господи, Кирилл, за что ты ее так мучаешь? Ты так говоришь, как будто ненавидишь ее.
— Ненавижу! Ненавижу!!
— Да за что же? Она всю жизнь на тебя положила…
— А ее просили? — вызверился мальчишка. — Ее просили меня рожать? Сама из детдома, никому не нужная, и я теперь… Зачем было нищету плодить? Чтобы причитать потом: я на тебя, моя кровинушка, все силы потратила, недосыпала, недоедала? Ненавижу!!!
— Успокойся. Пожалуйста, успокойся, — тихо попросила Стелла.
— А пошла ты со своей жалостью!
Кирилл рванулся к выходу. Девушка вцепилась ему в рукав.
— Подожди! Послушай! То, что ты говорил… Про Курдюма, про других… Ты ведь рисковал, рассказывая мне об этом?
— Ну?
— Пойми, я должна знать, где их искать. Я расскажу все Козыревой, и она сможет что-нибудь сделать. Иначе все зря… Ну что я скажу? Жаба, Хромой, Курдюм? А как они выглядят? Где живут?
Мальчик усмехнулся:
— Цепкая. Тебя бы в ментовку, всех гадов бы сразу к ногтю… Курдюм на пустырь теперь редко приходит. Его шакалы сами справляются. Жаба, Хромой, Гордей и Боцман. Как их зовут — не знаю, где живут — тоже. Не вру. Знаю только, где телка Жабы живет.
Стелла воззрилась на Кирилла с удивлением.
— Что вылупилась? — насмешливо спросил Гуняев. — Следил я за ним. Хотел хазу его крысиную треснуть. Всю наркоту забрать. Пусть бы перед Курдюмом на пупе повертелся, рассказывая, что его грабанули! Ха! Только осторожный он, гад. У телки — маман, папан, машина, дача, все как у людей. И Жаба при ней — приличный, как фортепьян. Не станет он у нее наркоту хранить… А на свою нору не наводит, хоть тресни. После того как они Червонца грохнули, такой опасливый стал — не подловишь.
— Слушай, а Червонец… Это о нем Марина Игоревна говорила,
— Да вроде больше не о ком.
— И куда… — Стелла нервно проглотила слюну. — Куда тело спрятали?
— В котловане прикопали, — мрачно ответил Кирилл. — Вот, наверное, и мне там местечко найдут, если ты к Козыревой пойдешь…
— Глупости! Никто не узнает, что я с тобой говорила.
— A-а, да плевать мне! Все равно подыхать! — В голосе мальчика звучала бравада и отчаяние.
Ирина вошла в павильон и усмехнулась, увидев, что там творится. В центре суетились рабочие, устанавливая и драпируя бархатом разной высоты козлы. Режиссер с галереи, расположенной примерно на уровне третьего этажа стандартного дома, надсадно орал, указывая, как должны быть размещены камеры. Техники ворочали огромные «ветродуи» — гигантские вентиляторы, которым за долгую и полную трудов и свершений жизнь на «Мосфильме» наверняка прискучило изображать бореи и зефиры. В темном углу за старой декорацией переодевались актеры. Среди них Ирина заметила нового человека — полную пожилую женщину, которая держала под мышкой ворох вешалок и время от времени оглядывалась на костюмы, висевшие на вовсе не предназначенном для такого использования крюке. Женщину явно что-то беспокоило.
Возле укрытых бархатом козел курил, сидя на колченогом стуле, облаченный в нечто белое Огульников и вещал стоявшей перед ним Лене Петровой:
— Леночка, кто вам сказал, что можно играть неземную страсть в кальсонах? Это же маразм!
Художница ехидно улыбалась:
— Это не маразм, а чистый шелк. И потом Михаилу Георгиевичу очень понравилось.
— Ах, ему понравилось?! Да понимал бы что! Как можно войти в образ, чувствуя себя полным идиотом? У меня же плавки просвечивают!
— А на мой взгляд, весьма пикантно.
— Да? — Лицо Огульникова выразило некоторую озадаченность.
— А насчет образа… Я уверена, Андрей, что вам все по плечу, — заявила Лена и направилась к Ирине. — Ира, познакомься, это наша новая костюмерша, Клавдия Михайловна.
Ирина приветливо поздоровалась с женщиной, державшей вешалки, а та, ответив, метнулась к крюку с костюмами.
— Львова, Львова… — бормотала она, перебирая складки длинного платья. Наконец, удовлетворенно кивнув, она сняла один из костюмов и протянула его Ирине: — Вот. Одна Загурская еще не явилась.
— Да не волнуйтесь вы так, Клавдия Михайловна! — весело сказала Лена. — Не поверишь, Ир, так нервничает, так боится что-нибудь перепутать, что просто жалко ее становится.
Ира критически осматривала костюм:
— Это я такое нарисовала?
— Угу, — отозвалась невозмутимая художница. — Давай, давай, переодевайся.
Когда спустя несколько минут Ирина вышла из закутка, на лице ее читалась тихая ярость.
— Лен, черт возьми! Я же голая. Хорошо, хоть белье сегодня бежевое надела, иначе просвечивало бы все. И… И… Слушай, как в этом ходить? Я что, японка? И крылья эти чертовы… Палки, на которые ты их нацепила, годятся только для Ильи Муромца!