Стены вокруг нас
Шрифт:
Сквозь прореху в кулисе видны первые ряды. Хотя мисс Уиллоу арендует этот зал для выпускного концерта каждый год, я все равно постоянно забываю, какой он большой, как много людей вмещает. Вижу маму и папу. Тетю. Двоюродных братьев-сестер. Скорее всего, их притащили родители, но мне все равно. Мамины подружки заняли целый ряд. Мои наставницы – та, которую родители уволили, когда меня не взяли на летний интенсив, и новая, что пришла ей на смену. Томми, мой бойфренд, зевает и смотрит в телефон, наверняка уткнулся в какую-то игрушку. Девочки из старшей группы убежали из-за кулис посмотреть на мое выступление. Они
В партере и на балконах полно незнакомцев. Раньше я никогда не выступала перед таким скопищем людей. Даже когда судили Ори, в зале народу было поменьше. Музыка замирает. Кобыла Бьянка, резво перебирая копытцами, скачет со сцены мимо меня. Ей бы ни за что не дали соло, но ведь она выпускница. После окончания собирается в Государственный университет Нью-Йорка. Ничего общего с балетом. Эта дура желает мне удачи. Вот уж спасибо, удружила. Знает ведь прекрасно, что нельзя такое под руку говорить, тем более перед самым выходом.
– Удачи, Ви!
Ви. Так меня прозвала Ори.
Свет в зале гаснет, и я не успеваю проверить, не потекла ли из носа кровь. Ори, будь она здесь, сидела бы в самом последнем ряду и смотрела на меня сверху вниз.
Но ее здесь нет. И быть не может. Она умерла. Она мертва уже три года.
Из-за того, что случилось тогда в туннеле-курилке позади театра. Из-за того, что ее отправили в тюрьму и заперли вместе с ужасными монстрами. А посадили ее из-за меня.
Нет, если бы Ори была жива, то не сидела бы среди публики. Она бы стояла рядом со мной за кулисами в таком же костюме.
Мы вместе выглядывали бы из-за кулис, готовились к выходу. Наверняка она попросила бы преподавателей дать нам дуэт, ведь нам предстояло последнее выступление перед тем, как разъехаться по колледжам.
Я бы трепетала от волнения, а она схватила бы меня за плечи – Ори повыше меня, и руки у нее тонкие, тоньше моих, но сильные – встряхнула как следует и прошептала: «Дыши, Ви, дыши глубже».
Ей самой подобные тревоги были чужды. Ори не стремилась, как я, станцевать безупречно. Стояла бы спокойно, скорее всего, улыбалась бы. Отвесила бы комплимент этой кобыле Бьянке, пусть она топотала копытами так, что пыль столбом стояла. Да, Ори всем подряд желала бы ни пуха ни пера, даже самым отъявленным стервам, причем совершенно искренне, не то, что я.
Она наверняка отговаривала бы меня от того белого костюма, что сейчас на мне, – простая белая пачка, белые колготки, скромный белый цветок в волосах. Ори любила яркие цвета. Вечно одевалась как попугай. На занятия она приходила в разноцветных гетрах – одна синяя, другая красная, – натянутых поверх розового трико, в фиолетовом купальнике, из-под которого торчали лямки сиреневого лифчика, поверх купальника – зеленая кофта, на голове повязка, желтая в черный горошек. Как по мне – ужасно нелепый вид. Даже не знаю, почему мисс Уиллоу разрешала ей так выряжаться.
Она танцевала так естественно и так непринужденно, будто ей это давалось легче легкого. У нее не сводило нутро. Она не боялась забыть все шаги. Станцевать, как она, невозможно. Сколько я ни старалась, сколько ни повторяла ее движения перед зеркалом – все напрасно.
В ней была искра. Я никогда не видела ничего подобного. И, думается мне, вряд ли увижу.
Если бы мы танцевали в паре, все зрители не сводили бы глаз с нее, восхищались ею, кидали бы ей букеты. Она бы затмила меня, отодвинула на второй план.
Да, все было бы иначе.
Я выбегаю на сцену, цокот пуантов по деревянной сцене эхом отдается в ушах. Во мне звучит голос Ори. Она напутствует меня.
«Дыши глубже, Ви. Соберись. Ты им покажешь».
Она все время твердила что-то подобное.
Темнота резко взмывает ввысь, и я лечу вместе с ней. Вытягиваюсь, совсем как Ори, она ведь была выше всего на пару дюймов. Может, я теперь даже выше нее. Она умерла, а я выросла. Балансирую на одной ноге на кончиках пальцев. Внутри ни дрожи, ни трепета. На меня направлен луч прожектора. Ощущаю исходящее от него тепло. Становится жарко.
Интересно, как я смотрюсь из зала. Что думают обо мне, что испытывают те незнакомцы, которые видят меня на сцене, понятия не имея, кто я такая.
Впрочем, я и так скажу. Даже без зеркала. Я рождена для сцены. На мне новые пуанты. Сегодня утром сунула их по одному в дверную щель и разбила, чтобы только носок оставался твердым. Мама пришила к ним ленты тонкими, почти невидимыми стежками. Мои волосы собраны в тугой пучок, намертво заколоты шпильками. Пачка топорщится вокруг талии. Ткань с виду мягкая и воздушная, но на самом деле о складки можно порезаться. Я с ног до головы одета в белое. Так мне захотелось.
Зрители захвачены танцем. Моим танцем, не танцем Ори. Они неотрывно следят за взмахами ног, за плавными движениями рук, изящным поворотом головы. Я удерживаю вес, стоя на пальцах одной ноги. Из-за кулис на меня жадно таращится дюжина соперниц. Как же им хочется, чтобы я упала!.. Не упаду.
Музыка нарастает. Малейшее из движений я репетировала перед зеркалом часами. Пусть у меня все получается не так легко и беззаботно, как вышло бы у Ори, но каждое из па отточено до совершенства, и это впечатляет. Я не допускаю ни единой ошибки. В зале не слышно, как постукивают пуанты, соприкасаясь с полом после каждого стремительного пируэта. Пусть это останется тайной артистки. Зрителям нужен безупречный танец.
Глубоко под кожей у меня запрятана другая тайна. Кое-что, о чем я никому не расскажу. О чем знала только Ори. Внутри меня скрыто уродство. Выцарапанные глаза и кровь, заливающая ее шею, ее руки, ее лицо. Порой мне кажется, что и у меня на лице кровь. Слышен стук – но то стучат не мои девственные пуанты, касающиеся сцены впервые за свою короткую жизнь. У меня в голове звуки бегства.
Со стороны кажется, что я танцую. На самом деле я далеко отсюда. Я стою в том туннеле под деревьями, кричу и размахиваю руками. Грязь, грязь повсюду. Камни, ветки, листья и слепота. Весь мир, как стиснутые челюсти, скукоживается до темного комка.