Степь ковыльная
Шрифт:
Монбрюн взглянул на Смолина, который расселся на диване и уже сладко похрапывал с полуоткрытым ртом, потом перевел взгляд на сэра Крауфорда, откинувшегося на спинку кресла и напевавшего веселую французскую песенку. Присев рядом с Позднеевым в кресло, где сидел раньше архитектор, Монбрюн спросил вкрадчиво:
— А правда, что в вашей крепости проживает инкогнито родной брат злодея Пугачева?
«Откуда ты-то знаешь и почему интерес к тому имеешь? — пронеслось в уме Позднеева. — Но можно ли скрыть? Об этом многие знают».
— Да, как же,
— Ну и как он — на полной свободе? И что собой представляет?
— Да, он на полной свободе, — промямлил Анатолий, добавив про себя: «Но под крепким присмотром». — А что собой представляет… Право не знаю… Я его не видел. — И подумал: «Странные вопросы задает сей капитан-лейтенант!..»
Монбрюн разочарованно посмотрел на Анатолия, встал и, подойдя к сэру Крауфорду, сказал:
— Спасибо, сэр, за гостеприимство, пора и отдохнуть.
— Отдохнуть? — промолвил сквозь зубы Позднеев, — Ну что ж, пора, пора…
Спотыкаясь и пошатываясь, он вышел вслед за Монбрюном, даже не поклонившись сэру Крауфорду.
Возвратясь в свою комнату, Анатолий устало опустился на стул и горько вздохнул: «Пропало свидание с Ириной. Не могу же я быстро „протрезвиться“, это навлекло бы подозрение. И хотя бы, по крайней мере, я и вправду пьян был, а то сколько ни выпил, только в голове шумит — и все». Анатолий налил в стакан холодной воды, залпом выпил.
«Да, видно, темные дела тут творятся. Против самого Крауфорда пока ничто не говорит. Испуг старого клерка? Но это, видимо, простая случайность. А вот поведение Монбрюна подозрительно. Правда, он капитан-лейтенант нашего флота, да что в том толку? Иноземцев немало у нас на флоте и в войсках. Всюду им почет великий — знать наша пресмыкается пред всем иностранным».
Утром на другой день Монбрюн собрался идти на верфи.
Позднеев попросился с ним.
— Прогуляться хочется, — объяснил он, — благо день-то какой погожий!
Тень недовольства пробежала в глазах Монбрюна, но он ответил вежливо:
— Очень рад иметь такого приятного спутника в моих скучных делах.
По дороге Монбрюн весело спросил, искоса глядя на Анатолия:
— Сознайтесь, выпили вчера излишне?
— Да, было дело! — смущенно ответил Позднеев. — Что говорили за обедом, это помню, но вот когда перешли в кабинет и выпил я изготовление бенедиктинских монахов, сразу память отшибло.
На якорях у Таганрога стояли восемь фрегатов, пять галионов и десятка два более мелких военных кораблей. На кормах их развевались по ветру военно-морские бело-синие с перекрещенными полосами флаги.
В отдалении виднелись очертания нескольких торговых судов.
В открытых люках военных кораблей блестели на солнце дула медных пушек. Доносились пронзительные звуки боцманских дудок и глухой рокот барабанов. Матросы бегали по вантам и бесстрашно взбирались на самую высь, ставя паруса. Шло ученье.
С этого, одна тысяча семьсот
Не только Гусятникова, но и многих других российских купцов живо интересовали торговые связи, завязывавшиеся в Таганрогской гавани. Ревниво следили английские политики за усилившейся мощью Черноморского военного флота и быстрым торговым развитием Таганрога. И не случайно один из руководящих тогда политических деятелей Великобританского королевства писал в старейшей английской газете «Таймс»: «Россия в мореходстве опаснейший враг, за которым нужно следить постоянно и, если возможно, сбивать с пути и не давать хода в морском деле». Того же мнения издавна придерживалось и правительство Турции.
В то время английские политики деятельно готовили новую войну с Россией, начавшуюся через четыре года. Наряду с этим английские купцы еще в тысяча семьсот семьдесят шестом году добились от царского правительства разрешения открыть в Таганроге отделение крупной фирмы «Сидней, Джемс и компания», которой были предоставлены большие льготы.
Эта фирма широко развернула свою деятельность и делала огромные по тому времени торговые обороты. Несомненно, что не только интересы торговли привлекали внимание англичан к Таганрогу, но и нахождение здесь военной верфи и поблизости крепости Димитрия Ростовского. Интересовало англичан и донское казачество, среди которого не улеглось еще волнение, вызванное крестьянской войной во главе с Емельяном Пугачевым.
Всюду на верфи сновало множество работных людей, слышались окающий волжский говорок, мягкая украинская речь, бойкая ярославская скороговорка и даже медлительная речь поморов — отменных умельцев корабельного дела. Стоял крепкий запах смолы, свежеотесанного леса, пеньки, раздавались стук топоров, грохот молотов, неумолчный визг пил, властные покрикивания мастеров.
Сухой жилистый старик в поддевке с расстегнутым воротом, с серебристой длинной бородой и молодыми, сверкающими из-под нависших бровей глазами кричал на молодого корабельного инженера:
— Да не мешайтесь вы, господин офицер, в наши плотницкие дела, прошу вас Христом-богом! Вы еще в люльке лежали, а я уже мастером был. Меня сам Федор Федорович Ушаков да и капитан первого ранга Сенявин куда как хорошо знают, работу нашей артели уважают и нас, володимирцев, в пример другим артелям ставят.
— Ну ладно, ладно, старик, — улыбался инженер. — Я ведь только совет дал тебе, а там как знаешь…
Вот кто-то затянул широкую, как Волга, песню: «Эй, дубинушка, ухнем!..» — и, подхватываемая все новыми и новыми голосами, заглушая все другие звуки, рванулась, полилась она мощным, вольным потоком над морским прибрежьем.