Степь ковыльная
Шрифт:
Много и других рядов — с сапогами и туфлями мягкого сафьяна разных цветов, с шапками из меха каракуля, куницы, барана, с посудой глиняной с узорами киноварью, фаянсовой, саксонского фарфора и венецианского хрусталя…
Анатолий взглянул на свой брегет и вздохнул: было только десять часов, время тянулось нестерпимо медленно.
— Кого ждете столь нетерпеливо? — спросил лукаво Смолин. — Это и будет та неожиданность, кою вы мне приуготовили?
Позднеев хотел было ответить, но к нему стремительно подошла молодая смуглая цыганка. На плечи ее был накинут красный, вышитый цветами
— А, и ты пришел за весельем, молодой офицер пригожий? Вижу, хочешь, чтоб я показала твою судьбу…
И прежде чем Анатолий успел опомниться, она схватила его руку и начала рассматривать ладонь. Ее тонкие, точно наведенные, брови сдвинулись, лицо стало серьезным, почти строгим. Грудным низким голосом она говорила тихо, будто и впрямь читала судьбу Анатолия:
— Только на год ты старше меня, а уже черные тучи солнце твое затмили… Дальние, ох дальние, стежки-дорожки вьются перед тобой!.. Много изведать придется тебе и радости и тяжкого горя… Любили и любят тебя крепко… Сердце у тебя горячее, бываешь опрометчив, а все же удачлив ты, молодой…
Смолин улыбался, слушая гадалку, а слуга Позднеева, Алексей, не выдержав, сказал насмешливо:
— И охота вам верить? Ей лишь бы денег выманить! Кто ее переврет, тот двух дней не проживет. Ведь этакое, что она вам насказала, я и сам любому молодцу здесь могу наплести.
Цыганка гордо выпрямилась, сказала гневно, приставив палец к своей груди:
— Мариула никогда не лжет! — И кинула на Алексея такой гневный, испепеляющий взгляд, что тот сделал шаг назад, промолвил испуганно:
— Чур меня, нечистая сила! Еще сглазишь, окаянная!
Тотчас же цыганка метнулась в толпу. Анатолию стало жаль ее; он кинулся вслед за ней, с трудом нагнал.
— Не сердись на него. Вот возьми, — и он сунул ей в руку серебряную монету.
Цыганка взглянула на него, улыбнулась:
— Спасибо. Возьму на память в монисто. Пусть счастье идет за тобой по пятам. Пусть любимая никогда тебе не изменит. Может, еще увидимся, — засмеялась она тихо.
Несмотря на страх перед цыганкой, Алексей, как всегда, бросился вслед за Позднеевым. Пройдя несколько шагов, Анатолий встретил его и, отведя в сторону, сказал строго:
— Уж сколько раз сказывал я тебе, чтобы не вмешивался не в свои дела!
Алексей, рослый, плечистый, с простоватым, круглым лицом, но с лукавым взглядом серых глаз, ответил виновато:
— Больше не буду, Анатолий Михайлович. Уж я и сам не рад, что связался с ней. Еще порчу наведет!
Подумав немного, Позднеев промолвил:
— Ну, вот тебе наказание: ты знаешь в лицо графа, виконта по-французски, де Монбрюна?
— Видел его в Таганроге, когда он на верфи уходил с вами.
— А он тебя?
— Должно быть, что нет. Гордец изрядный, разве он станет слуг примечать?
— Так вот: все время на ярмарке держись поодаль от меня, и ежели, возможно, явится сюда Монбрюн, следи за ним неотступно, но с осторожностью, старайся
Алексей широко улыбнулся;
— Что вы, Анатолий Михайлович? Даром, что ли, год вместе в Париже прожили?
— Итак, присматривай за Монбрюном. А пока держись около меня, но за несколько шагов.
Когда Позднеев воротился к Смолину, тот напустился на него:
— Ну на что это похоже, Анатолий Михайлович! Вы оставили меня одного, как утлую ладью среди разбушевавшегося ярмарочного моря. А глазища-то, глазища у этой гадалки-цыганочки, ну точно черный омут, бездонные. Так бы и бросился в него очертя голову… А куда же Алексей ваш делся?
— Я прогнал его домой за то, что обидел он цыганку. Знаете что, пойдем-ка в ряд золотых и серебряных мастеров.
В этом ряду торговали греки, армяне, персы, турки. Наиболее ценные вещи они держали у своих ног, в шкатулочках из черного резного дерева. Но и то, что лежало на прилавках, привлекало восхищенные взоры покупателей. Тут были сверкающие на солнце искусной работы золотые и серебряные браслеты — билезики, кольца и перстни с аксамитами, золотистыми топазами, синеватыми сапфирами, голубыми аквамаринами, зелеными смарагдами, жемчужные ожерелья, серьги.
Смолин решил купить серьги для своей невесты, и пока он выбирал их и торговался с продавцом, Анатолий подошел к другому прилавку. Ему бросилось в глаза старинное золотое кольцо с большим изумрудом. На плоской и широкой поверхности кольца тонкой иглой было выгравировано очертание красивого женского лица и под ним — три греческие буквы: Зоэ. А еще ниже дата — 1492.
«Ну как не купить? — подумал Анатолий, любуясь кольцом. — Изображение так похоже на лицо Ирины! И слово начертано замечательное: зоэ — жизнь… Оно звучит, как звон меча, зовет к борьбе. Жить — это всегда идти вперед, бороться».
— Сколь дорого стоит? — спросил. Анатолий тучного, откормленного турка, важно сидевшего, поджав под себя ноги, на коврике перед низеньким прилавком.
Жирное, с двойным подбородком лицо турка было бесстрастным, ко маленькие, точно кофейные зерна, глаза его оживились, когда он увидел, что кольцо пришлось по душе покупателю. Купец запросил непомерную цену — два червонца, но Анатолий не стал торговаться. Из внутреннего кармана своего суконного плаща, под битого мехом, он достал сафьяновый мешочек, вынул четыре золотых полуимпериала и кинул их продавцу, а тот быстрым движением пухлой руки передал ему кусочек зеленого шелка… Анатолий завернул в него кольцо и бережно положил в карман.
Едва он успел сделать это и отойти от прилавка, как заметил, что Смолин, вытянув шею, разыскивает его взглядом в толпе.
— Опять запропали невесть куда, Анатолий Михайлович! Я хотел посоветоваться с вами… Ну, ничего, дома покажу, какую обновку купил я для невесты.
В этот миг шагах в двадцати Позднеев увидел высокую фигуру Крауфорда — и удивился: впервые лицо его, без благодушной, беззаботной улыбки, было злым, угрюмым, с какой-то затаенной мыслью. Но вот и он разглядел в толпе Позднеева и тотчас же засиял приветливо.