Степь ковыльная
Шрифт:
— Я немало наслышан о вас… Надеюсь, еще будем встречаться… Вижу, орден Георгия, награду храбрым, успели уже заслужить! А я об ордене этом только мечтаю. Его я не променял бы ни на какие звезды с пышными лентами анненскими, владимирскими и даже андреевскими. Впрочем, у меня пока не на что менять: нет ни звезд, ни лент, — весело рассмеялся он, и лицо его стало простым, приветливым.
XVI. Засада
В ночной тишине гулко, размеренно раздавался стук о мостовую подкованных сапог двух гренадеров и разводящего караул, капрала Матюшина: в десять часов надо было сменять, часовых
По дороге раздумывал капрал о словах поручика Павлова. Назначая его сегодня не в очередь разводящим, Павлов сказал: «В эту ночь будет устроена нами засада в комендантском саду, только смотри — ни слова об этом ником… Туда должны будут проникнуть через калитку два злоумышленника: один из них, возможно, будет переодет в офицерский мундир. Так вот, когда составляли мы план той засады, не учли одного: а что, как тех разбойников будет сопровождать еще кто-нибудь — ну, слуга, что ли, или другой злодей-сообщник? И только вот сейчас сообразил я это и решил на свой риск привлечь тебя. Когда сменишь ты караул, пройди со сменными сколько-нибудь, а потом прикажи им самим идти в казарму, а сам возвратись, укройся где-нибудь на другой стороне улицы, против калитки в сад, но не прямо против, а на расстоянии нескольких десятков шагов, и выжидай. Грабители должны прийти в двенадцать часов ночи. Когда подымется шум в саду, хватай за шиворот сопровождающего и держи его крепенько, пока я и другие не подоспеем. Силенкой-то господь бог тебя не обидел, с любым совладаешь, знаю».
И хотя тогда на вопрос поручика: «Ты все понял?» — капрал отчеканил, держа руки по швам и вытянувшись в струнку: «Так точно, все понял, ваше благородие», — на самом деле мысли его шли вразброд.
К поручику Павлову в роте относились с уважением и доверием. Не в пример другим офицерам он не бил солдат, не докучал им тупой муштрой, не запускал свои руки в казенные деньги на продовольствие солдат. Все это так, но что несусветное плел он про разбойников? Ведь в карауле у коменданта два гренадера, да и что грабить у него? Всем известно, что он все спустил в карты. И какие такие слуги у разбойников? И зачем одному из них переодеваться в офицерский мундир? Но приказ есть приказ. «Надо его выполнять!» — решил капрал.
Поставив двух новых часовых в будки с черными и белыми, наискось, полосами у подъезда комендантского дома, капрал направился со смененными часовыми в казарму роты, но, пройдя несколько кварталов, остановил солдат и сказал строго:
— Вот что, ребята, вы одни возвращайтесь, а я отлучусь часа на два-три.
И, твердо помня, что по воинскому уставу разводящий должен обязательно довести часовых до казармы, службист Матюшин, чтобы не пошатнулась дисциплина в роте, хмуро добавил:
— Только чтоб ни единая душа в роте того не ведала, что я не довел вас!
Молодые гренадеры остолбенели от изумления, не зная, что и подумать о поведении капрала, и, только когда он отошел десятка на три-четыре шагов, они опомнились.
— Смотри, Сема, вот дела-то! Трактиры да кабаки давно закрыты, — улыбнулся один из гренадеров. — Не иначе, как это он к какой-нибудь кухарке ночью через окно пробираться будет.
И они расхохотались, представив себе огромную тушу старого капрала, пролезающего через тесное оконце.
Деревянный
Правда, не обошлось без маленького приключения: у Саши Астахова, когда он прыгал, лопнули чрезмерно узкие, в обтяжку, лосины.
Ночь была тихая, беззвездная. Лишь изредка показывался из-за густых облаков месяц и лил в старый, посаженный еще турками, запущенный сад призрачный свет свой, точно жидкое, дрожащее серебро. Изредка налетал ветер — и тогда с сухим стуком сталкивались между собой ветки деревьев.
Ждать предстояло еще долго — больше часа. Позднеев предложил говорить как можно меньше и только шепотом. Офицеры завернулись в свои плащи — было прохладно — и укрылись в глубине сада, между садовой железной калиткой и входом в дом со двора. Утомленному Саше — он почти весь день до сбора бродил по городу, как говорил он, «с научной целью подробного и досконального изучения женского населения» — смертельно хотелось спать. Но каждый раз, когда он, согнув плечи, начинал клевать носом, Позднеев щипал его, и Саша обиженно шептал:
— Да я вовсе не сплю, Анатолий Михайлович. Я только замечтался. Чего ж вы щиплете, да еще так пребольно? Разве ж можно нам спать? Я ж понимаю: мы сейчас, как солдаты на часах, — и он опять тяжело опускал голову на грудь.
Близилась полночь, когда с шумом открылась в верхнем этаже окно, выходящее на улицу, и кто-то крикнул скучным, неприятным, точно заржавленным, голосом:
— Эй, часовые, чего вам мерзнуть-то напрасно? Заходите в переднюю погреться. Там вас кухарка угостит кой-чем. Скажете потом начальнику караула, что это я, комендант, приказал.
У Позднеева радостно дрогнуло сердце: «Хорошо! Во-первых, это еще одна улика против Лоскутова. А во-вторых, очень похоже на то, что свидание не отложено, а состоится в эту ночь. А все-таки наглость какая — снимать солдат с поста! Боится, видно, что часовые могут услыхать шум в саду».
Слышно было, как стукнула дверь, гренадеры вошли в переднюю. И опять мелькнула мысль у Анатолия: «Молодые, должно быть, солдаты, недавнего рекрутского набора. Ну уж и достанется им от Павлова за нарушение устава!»
Позднеев не знал, конечно, что в эту же минуту капрал Матюшин, прячась в подворотне на другой стороне улицы, исступленно потрясает огромным кулаком уходящим с поста часовым, шепча:
— Вот я ужо вам завтра пропишу, негодным, как пост бросать!..
Прошло еще с полчаса тяжелого, томительного ожидания. Откуда-то издали донеслись двенадцать глухих, надтреснутых ударов церковного колокола. И тотчас же послышались чьи-то шаги на улице — неуверенные, неровные: то поспешные, то замедленные. Так ходят те, кто, озираясь, по сторонам, боится преследования.
Офицеры насторожились, замерли, и даже у Саши сонливость как рукой сняло.
Слышно было, как кто-то осторожно, стараясь не делать шума, отпирал ключом железную калитку. Тихо взвизгнули заржавленные петли, две тени проскользнули в сад, остановились у входа, а затем медленно направились к комендантскому дому.
Одновременно открылась и дверь, выходящая в сад. На пороге показалась тучная, приземистая фигура полковника Лоскутова, державшего в одной руке зажженный фонарь, а в другой — огромного пса на цепочке.