Степь ковыльная
Шрифт:
— Простите, господа, что заставила вас ждать. Я заканчивала сочинять забавную пиесу. Надеюсь, она будет поставлена в Эрмитажном театре и вы будете моими снисходительными слушателями и даже, быть может, — ежели, конечно, она понравится вам — наградите меня аплодисментами. Ах да, еще одно маленькое дело осталось у меня… совсем пустое, но неотложное, — она остановила свой взгляд на камергере Трощинском. Он тотчас же подошел к ней с поклоном. Екатерина шепнула зло, сквозь зубы: — Без всякого промедления! — и передала
Трощинский снова согнулся в почтительном поклоне и вышел, легко скользя по паркету. Лицо его было каменно-неподвижным. Екатерина ценила Трощинского не за его способности — он не блистал умом, — а за умение держать в глубокой тайне все то, что она доверяла ему.
Когда Позднеевы вошли в кабинет Анны Павловны, заставленный книжными шкафами, хозяйка с трудом поднялась им навстречу. Лицо ее было бледно, глаза воспалены. Расцеловавшись с Ириной, она протянула обе руки Анатолию:
— Как хорошо, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу приехать!..
— Что случилось? — спросил, волнуясь, Позднеев. — Из иносказательных выражений твоего письма я понял, что стряслась беда.
На глазах Анны Павловны выступили слезы, она смахнула их платком, сказала глухо:
— Александр Николаевич в Петропавловской крепости… По слухам, грозит ему смертная казнь… только за то, что напечатал он «Путешествие из Петербурга в Москву».
Позднеевы сидели молча, подавленные.
— Книга была издана без указания автора, — продолжала Анна Павловна тихо, прерывающимся голосом. — Государыня пришла в ярый гнев, приказала спешно разыскать сочинителя издателя.
— А ты, Аннет, читала «Путешествие»? — спросил Позднеев.
— Конечно, читала, — ответила сестра. — Александр Николаевич мне первой показал книгу, как только она вышла. Я понимаю гнев Екатерины, хотя и возмущаюсь ее свирепой расправой с Радищевым.
— Что сталось с книгой? — снова задал вопрос Позднеев.
— Отобрали ее у книготорговцев и сожгли. Но некоторое количество уцелело. Сейчас у меня два десятка книг «Путешествия». Часть я запрятала у себя в разных местах. Потом вспомнила: рассказывал ты мне, что у тебя в библиотеке тайничок есть, где твой отец хранил масонские книги и запрещенные сочинения иностранные о жизни наших государей…
Позднеев не дал договорить ей:
— Охотно скрою в своем тайнике книги Александра Николаевича. Всего лишь однажды виделся я с Радищевым, но всю жизнь буду хранить о нем светлое воспоминание. Воистину благородный и бесстрашный он человек, правдолюбец, ищущий блага родины.
XIX. Снова путь дальний…
Анатолий Михайлович получил письмо от Суворова, в котором тот писал:
«Не тревожил я доныне твое уединенное житие, ибо знал, сколь много тяжкого перенес
Когда Анатолий прочитал это письмо Ирине, она взглянула опечаленно на мужа и только спросила глухо:
— Когда ж собирать тебя?
Анатолий крепко обнял ее и, целуя в опущенные ресницы, ласково ответил:
— Откладывать нельзя. Завтра же выеду. Ты не горюй: войне, видно, вскоре конец.
В тот же день Позднеев вызвал к себе Алексея.
— Ну как, поедешь со мной или останешься? Ведь у тебя теперь и жена и сын.
Алексей даже обиделся:
— Да что это вы, Анатолий Михайлович? Ясное дело — куда иголка, туда и нитка. Кто ж за вами присматривать станет? Вы ведь без меня словно ребенок малый… Когда едем?
Ослепительно, тысячами искр сверкает на солнце расстилающийся вокруг снежный покров полей. Вихрем несутся кони по гладким, наезженным большакам и узким проселочным дорогам; далеко разносясь в прозрачной тиши, звенит неумолчно колокольчик; мягко шуршат по снегу полозья; летит, точно на крыльях, ямщицкая песня — то угрюмая и горькая, как судьбина крепостного люда, то раздольная и веселая, звучащая надеждой на новую, счастливую долю… Да и как без песни скоротать время в долгой дороге!..
В пути встречаются длиннобородые мужики в армяках или овчинных шубах. Молодайки и девушки кидают любопытные взгляды на бешено мчащуюся тройку. Иные из них так обжигают взорами из-под надвинутого на лоб платка, что Алексей крякает и подталкивает в бок Позднеева: «Гляди, Анатолий Михайлович, ну до чего ж завлекательная!»
Бегут мимо заснеженные поля; озябшие березки поникли ветвями под тяжестью снега; мелькают полосатые верстовые столбы, заваленные сугробами нищие деревеньки, постоялые дворы с вывешенными на шестах колесами, перевитыми соломой.
Дробный перестук копыт пристяжных, ровный размашистый бег коренника, высоко поднявшего голову…
Свистит тонко ветер, слоено стремясь перегнать мчащуюся тройку, летит в сани снег из-под копыт.
Заснеженная безбрежная ширь полей, пути без края и конца — и все это Русь, Россия…
Станционные смотрители-инвалиды делают отметки в подорожных; в прокуренных чубучным табаком горницах в ожидании троек томятся нетерпеливые путники: напускающие на себя важность чиновники, мелкопоместные дворяне, бесшабашные длинноусые гусарские ремонтеры, закупающие коней для армейской кавалерии.