Степь ковыльная
Шрифт:
— Правильно! — ответил Штукарев. Помолчав, сказал тихо, почти шепотом: — Первое, Павел, что надо тебе сделать, — это побывать в крепости… Ну, прощевай, друг! Пора мне возвращаться, дел-то уйма!
— Будь здрав, Трофим, — тепло простился Павел.
Это была их последняя встреча. Вскоре атаманцы схватили Трофима Штукарева и еще нескольких казаков. Все они были отправлены в кандалах в Петербург, на суд Военной коллегии.
Июньский вечер. Тихо в станице, а еще тише в залитом лунным светом садочке. Под старой
— И за что я только полюбила тебя, Сергунька, — ума не приложу: и ростом ты не вышел…
— Мал, да удал, — улыбчиво отвечает мужской голос.
— …и рыжеватенький…
— Рыжие ежели не злые, так очень добрые.
— Пересмешник был, да и остался таким… Даже надо мной подсмеиваешься.
— С тебя пример беру.
— И в дела опасные, погибельные невесть зачем ввязываешься, супротив «дюжих» идешь.
— «Дюжие» — они из воров сделаны, из плутов скроены, мошенниками подбиты.
— И песни дерзкие про власти слагаешь…
— Да песни-то разве плохи? Многие их подхватывают. Кто песню хорошую складывает, добро людям творит. А кто веселые песни поет, того и беда не берет.
Короткое молчание, и снова звучит ласковый женский голос:
— Знаешь, всегда ты был мне милее всех. Думала, возьмешь меня замуж. А ты перед войной-то за Груней стал увиваться. Ну, я и поддалась уговорам отца с матерью — вышла за Ивана. Любил он меня крепко, а все ж не мил был он мне… И вот год назад нежданно-негаданно тебя в Черкасске на коне против кухни атаманской увидела. Ой, и забилось же мое сердечушко… Памятливое оно у меня…
Опять молчание. Потом — другой голос:
— Ну, а как атаман, не пристает к тебе, Настенька, с лаской барской? Ведь он такой!..
— Слышала я, водились когда-то за ним такие дела. А ныне ведь ему шестьдесят минуло. Притом как женился он на графине Собаньской, так та за каждым шагом его следит. Слушается ее — и даже в карты играть бросил вот уже больше года. Да и мамани моей он совестится.
— А как мать-то тебя сюда отпустила?
— Упросила ее. Сказала ей, что больно соскучилась по станице нашей.
В соседнем саду запел соловей, щедро, словно полными пригоршнями, разбрасывая серебристые трели. Его песнь подхватил другой, защелкал раскатисто, засвистел, будто стараясь превзойти своего соперника.
XXVI. Казнь на крепостной площади
Едва только взошла заря, к воротам Димитриевской крепости подъехал воз, груженный сеном. Устало остановились круторогие быки. На возу сидел круглолицый казак с рыжеватым чубом. А внизу стоял погоныч с русыми кудрями, с упрямым взглядом карих глаз. Навстречу им, зевая и потягиваясь, вышел начальник караула-капрал Тамбовского полка.
— Ну, что привезли,
— Не видишь, что ль? — откликнулся сидящий на возу казак. — Солнце в мешке да воду в решете. — И он так заливисто рассмеялся, что хмурый капрал усмехнулся и тоже пошутил:
— Видеть-то вижу, да где ваши виды?
— Вот они, — ответил неразговорчивый погоныч и передал капралу два вида — паспорта, выданных на имя казаков Аксайской станицы Буйволова и Конькова, и бумажку от станичного правления.
— Знатные у вас прозвища, — опять усмехнулся капрал. — Это кто же из вас Буйволов?
— Я самый и есть! — весело отозвался с воза белозубый казак. — У прадеда моего некогда, при царе Горохе и царице Печерице, было с десяток буйволов, потому так и прозвали его.
— А кому ж вы сдадите сено?
Опять ответил разбитной казак:
— Станичный атаман устно приказал доставить сено для ее высокоблагородия сударыни коровы господина коменданта крепости бригадира Машкова.
— Что ты мелешь? — не смог сдержать улыбки капрал.
Захохотали и вышедшие из караулки солдаты.
— Фу, пропасть! Оговорился… Для коровы его высокоблагородия…
— Ладно, езжайте!..
Воз въехал в крепость, и за ним захлопнулись дубовые ворота.
Сдав сено под расписку, Павел и Сергунька разыскали дом урядника Правоторова, родственника Павла. Жена, его с побелевшими волосами, но с густыми черными бровями, сказала, вздохнув:
— Петр Севастьянович к Дементию Ивановичу ушел, с ним вместе на базар отправится. Потом к нему, наверное, зайдет, как обычно… Ну, а оттуда в полдень на Крепостную площадь пойдут на казнь смотреть…
— На казнь?.. — изумился Денисов.
— А вы нешто не знаете? Казнить будут казаков Никиту Белогорохова, Сухорукова, Елисеева, Моисеева и еще человек десять… — Слезы набежали на глаза женщины. Она вытерла их уголком головного платка. — Вчера комендант сюда вызвал по десятку казаков из ближних станиц. Будут, стало быть, и они при казни той… чтоб острастки больше!
Павел побледнел до синевы. Острая боль кольнула сердце. «Вот она, расправа! Началась!.. — подумал он. — Опоздали мы с выступлением, а ныне платиться за то придется».
Сдержав слезы, Ефросинья Федоровна, сказала:
— Ежели тебе, Павлик, с Петром Севастьяновичем надобно увидеться, иди к Карагодину, он за два дома от хаты Дементия Ивановича на той же Крепостной уличке жительствует; скажи ему, что я тебя направила, и попроси вызвать Петра. Да будьте поопасливей: ныне за каждым новым человеком в крепости зорко присматривают…
Склонив головы, понурые ушли Денисов и Костин. Подойдя к Дону, удивленные, остановились. Вся улица была запружена народом, бежавшим к домику Дементия. Отовсюду слышались взволнованные, но приглушенные возгласы.