Степь в крови

Булатов Глеб

Никанор Иванович благодушно улыбнулся и взглядом пригласил есаула пройти.

Первым порывом Куцебы было возмутиться неприкрытым хамством незнакомца. Но неудачи последних дней несколько утихомирили пыл есаула, и он покорно сел на кушетку.

– Дабы между нами не было недоразумений, – продолжил Никанор Иванович, – я должен сразу предупредить вас, что нам известно многое, пожалуй, даже все. Потому юлить и искать лазейки не в ваших интересах. Несравненно благоразумнее было бы найти общий язык.

– Как прикажете, – отрешенно сказал Куцеба.

– Вот и ладно. Мы рады, что вас отпустили с гауптвахты. Преступно держать в подобном месте честных слуг отечества! Однако

вам не стоит обольщаться – ваша свобода по-прежнему под угрозой. И вы знаете, кто грозит ей, ведь так? Ротмистр Минин ненавидит вас и сделает все, чтобы искалечить вашу жизнь.

– Но в чем я провинился?…

– Он считает, будто вы предали посольство. Но мы-то знаем, что это не так, – Никанор Иванович бросил многозначительный взгляд на ухмыльнувшегося Степана. – Мы-то знаем… Но Минин фанатик, и он любой ценой добьется своего. А власти и влияния у него вдоволь, и, пока раскроется его лживость, вас, боюсь, уже не будет на этом свете.

– Что же делать? – угрюмо спросил Куцеба.

– А вы, я вижу, человек волевой. Это хорошо. Это дает вам шанс. Но он всего один. Ведь рассудите сами, если все беды происходят от одного человека, то достаточно убрать эту зловредную личность, и все наладится. Не так ли?

– Да, но как быть с Мининым?

– Все мы смертны.

– Вы предлагаете мне убить ротмистра? – с недоверием в голосе произнес Куцеба.

– Послушай, друг, – в разговор вмешался до сих пор молчавший Степан, – я скажу тебе как простой казак простому казаку. Бить надо эту буржуйскую сволочь. Всех этих генералов и ротмистров! И чем больше убьем – тем жить будет проще. Дышать будем, брат, полной грудью! Всей нашей широкой казацкой грудью будем вдыхать вольный донской воздух! Ну? Прав я?

– Так вроде, но боязно…

– А ты не бойся! – воскликнул Степан. – Раз его! И все!

– Ты подумай хорошенько, – прервал разгоряченного друга Никанор Иванович. – Давить мы не хотим. Но ты должен знать, что Минин наш общий враг. И мы поможем тебе расправиться с ним. Здесь наш адрес, – он протянул Куцебе блокнотный лист, – ты подумай, а завтра вечерком заходи. Мы все обсудим да и кончим дело в ту же ночь.

* * *

Никанор Иванович и Степан поднялись. Есаул проводил гостей до двери, закрыл ее на засов, лег на кровать и забылся.

Нет, любезный читатель, есаул Куцеба был вовсе не так прост, как мог показаться прежде. После ухода гостей он решил повременить и лишний раз взвесить принятое решение. Ни франтоватый Никанор Иванович, ни Степан со своими панибратскими замашками не внушили ему доверия. К тому же убийство, а тем более «проклятого буржуя»! Уж больно все смахивало на большевистскую риторику. А большевизм Куцеба не выносил патологически.

Итак, покушаться на Минина он, конечно, не собирался, но и идти прямиком к ротмистру также не хотел. Оставался лишь один и, как мыслилось есаулу, самый осторожный шаг – отправиться к полковнику Тишевскому и без обиняков рассказать ему обо всем происшедшем.

Известие об утреннем разговоре Минина и Куцебы обеспокоило Тишевского. Он явственно ощущал постоянное присутствие где-то совсем рядом посторонних глаз. От этого чувства ему становилось не по себе. Тишевский вознамерился было прервать рассказ своего подчиненного и приказать ему больше ни при каких условиях не говорить с Мининым и Зетлингом, но есаул уверенно продолжил:

– Вернувшись домой, я застал в своей квартире двух раньше не знакомых мне людей. Один представился Никанором Ивановичем, а второй Степаном. Первый почти сразу заявил, что знает о моих обидах на Минина и о том, что ротмистр преследует меня.

Он предложил легко устранить это затруднение. Он дал мне это, – Куцеба протянул полковнику блокнотный лист с адресом, – и сказал, чтобы я пришел завтра вечером… – есаул заколебался. – Он обещал помочь мне убить Минина.

– Убить Минина? – изумился полковник.

– Именно.

– Здесь что-то… ты когда-нибудь встречал этих людей раньше?

– Нет. Никогда. Это точно.

– И что ты думаешь делать?

– Я пришел за указаниями к вам. Сделаю, как вы прикажете.

– Это очень верно. Отныне ты должен немедленно докладывать мне обо всем и делать только то, что я тебе скажу. В конце концов, твоя жизнь висит на волоске…

– Как и ваша…

Тишевский удивленно поднял глаза на есаула, но, встретив твердый взгляд, принужден был опустить голову.

– Ты прав. И моя.

– Мы должны выяснить, кто такой этот Никанор Иванович и зачем ему нужна смерть Минина. Мне кажется, что он имеет какое-то отношение к гибели посольства, он как-то особенно говорил об этом.

– Вполне возможно. Если так, то у него есть все основания для мести. А у нас – для того, чтобы разоблачить его, потому что таким образом мы снимем с себя подозрения.

– Или, наоборот, навлечем их?

– Все слишком запутанно, – Тишевский поднялся из-за стола и, подойдя к зеркалу, оправил смявшийся воротник. – Необходимо обдумать это. Обдумать… Решим так. Завтра утром я буду ждать тебя, и мы окончательно определимся с диспозицией. А сейчас, – он зевнул, – утро вечера мудренее.

Тишевский остался один. За окном загорелся закат, неуклюжие серые тени заползли в кабинет полковника и расплылись по стенам и обстановке. Здание штаба затихало и серело в душной майской мгле.

Первой мыслью, охватившей полковника, было осознание чего-то зловещего и неотвратимого. Покойная жизнь начальника штабного караула отныне была разрушена чьей-то невидимой, но слишком явственно ощущаемой рукой. Тишевский не был трусом и потому не был мстителен, но его рациональный ум требовал возмездия за унижение. Не видя до сих пор способа расправиться с Мининым (а именно со зверским оскалом ротмистра у него ассоциировалось перенесенное оскорбление), Тишевский до сих пор ограничивался жалобами и кляузами Вершинскому, начальнику штаба генералу Романовскому и самому Деникину. Однако ж – безрезультатно.

Но теперь! Теперь в руках полковника неожиданно оказалось орудие вожделенной расправы.

Полковник Тишевский был личностью, бесспорно, высоко взошедшей по ступеням эволюции. Он был одним из тех людей, которых без доли сомнения возможно причислить к пресловутому и столь редко встречаемому на этом свете виду Homo Sapiens Sapientis. А оттого, как и всякий разумный, мыслящий человек, Тишевский сейчас же подавил в себе вспышку страсти – реликт древности – и задумался.

«Убийство Минина, конечно же, желанно и во многом необходимо. Но что в действительности оно переменит? В живых останется Зетлинг, который доведет дело до конца. К тому же если убийцей станет Куцеба, а это будет несложно выяснить, то, естественно, в организации преступления обвинят не мифического Никанора Ивановича, а меня. А вслед за тем и обвинение в измене ляжет… – Тишевский на мгновение приостановил ход мыслей и, издав стон, тяжело вздохнул. – Возможно, даже скорее всего, именно такого поворота событий и добивается этот таинственный Никанор Иванович. Небось, чувствует, шельма, что Минин сел ему на хвост, и хочет одним выстрелом обернуть дело вспять. Но коли так, что делать? Ведь после убийства Глебова… Глебова! Конечно! – воскликнул Тишевский. – Это он! Тот самый…»