Степь в крови

Булатов Глеб

Госпиталь был выстроен из красного кирпича, но уже занялись перекрытия, крыльцо, ставни, дым черным смрадным облаком поднимался над городом. В толпе кто-то плакал, но большая часть безучастно смотрела и лузгала семечки. Зетлинг протолкался к оцеплению и, сдавленный напирающей людской массой, остановился.

Огонь разгорался. Доносящиеся

из здания вопли стали громче и отчаяннее. На площади появилась телега с бочкой. Красноармейцы ведрами набирали из нее горючую жидкость, подбегали к госпиталю и плескали ее на огонь. Из окон пытались стрелять, но неудачно. Только одного носильщика с ведром удалось ранить. Он упал, опрокинув ведро, и тут же вспыхнул. С нечеловеческими криками он покатился по земле. Но подбежавший комиссар в кожаном плаще одним выстрелом оборвал его страдания.

Огонь поднимался выше. Уже полыхали стропила, и языки пламени вздымались над медной кровлей. От страшного жара толпа подалась назад, и Зетлинг остался один перед строем. Он пробовал объяснить солдатам, что имеет особый мандат, но те не слушали. А подошедший комиссар заявил, что эта бумага дает основания для личной неприкосновенности, но отнюдь не право изменять решения высшего командования. Рука Зетлинга потянулась за браунингом, и, зная горячность нашего героя, тут бы и произошла развязка, как вдруг случилось неожиданное.

Полыхающие двери госпиталя распахнулись от удара. Наружу через узкий проем и окна ринулись офицеры. Первые пали под выстрелами стрелков, а прочие, перепрыгивая через тела товарищей, схлестнулись с большевиками врукопашную. На сражающихся налетели черкесы и с гиканьем в мгновение ока порубили людей. Случайно выжившие прижались к стене госпиталя, но лишь для того, чтобы один за другим пасть под градом пуль.

Подобные безнадежные схватки произошли у других выходов из здания. Способные ходить и держать оружие раненые предпочитали умирать в бою.

В госпитале началась паника. Раненые прыгали из окон и разбивались.

Горящие и обезумевшие, они метались по коридорам, мелькали в окнах, падали, сраженные меткими выстрелами. Госпиталь превратился в огромный жертвенный алтарь. Гигантский столп огня и копоти вздымался над городом. Не выдержав жара, красноармейцы отошли дальше. Наступала развязка трагедии.

Через огненную арку наружу вырывались последние уцелевшие в пламени. Их было два или три десятка, израненных, обожженных, ковыляющих навстречу гибели. Среди них возвышалась могучая фигура Минина. Ротмистр выбежал из огня с шашкой в левой руке и с криком, заглушаемым грохотом рухнувших перекрытий, ринулся в бой.

Зетлинг рванулся вперед, грудью расталкивая оцепление.

– Стойте! Остановитесь! – истошно кричал он.

Минина встретили ударами прикладов. Он устоял, неловко наотмашь рубанул шашкой и рассек лицо одному из нападавших. Остальные отшатнулись. Пользуясь замешательством, Минин упрямо наступал. На подмогу солдатам подскакали два черкеса с пиками и, хохоча, стали колоть Минина.

– Живым! Живым его! – заорал над ухом Зетлинга комиссар.

– Живым! – перекрывая ревущее пламя, повторили команду.

Черкес изловчился и, спрыгнув с коня, повалил Минина на землю. Но ротмистр подмял врага под себя и сдавил ему горло. Черкес забился в смертной агонии. На Минина налетели красноармейцы и стали методично бить его прикладами в спину и затылок.

– Нет! – застонал Зетлинг и рванулся вперед.

Но его удержали. С вывернутыми руками, рыча от бессильной злобы, Зетлинг смотрел, как забивали Минина, как подняли его с тела задушенного черкеса, как четверо солдат взвалили ротмистра на телегу и повезли прочь от пепелища Новочеркасского Воинского госпиталя.

Зетлинг рыдал.

– Будь проклят ты, безумный народ! Толпа убийц и насильников! Будь проклят!..