Степан Буков
Шрифт:
– Евгения Петровна, я тут к вам от себя клиентку привел. Может, примете?
Маленькая, худенькая, гладко причесанная, с бледным, бескровным лицом, скуластая, с печально-серьезными- глазами, Евгения Петровна показала рукой на белую табуретку и сказала так, как она говорила, очевидно, всем сюда входящим:
– Здравствуйте, пожалуйста, садитесь.
И стала мыть руки после того, как пожала руку Люды. Спросила, оглядываясь через плечо:
– На что жалуетесь?
– И, помедлив, произнесла робко и нерешительно: Люда?
– И чуть заметно при этом улыбнулась уголками губ, а может, это только Люде показалось.
Люда проговорила сквозь
– Была ранена в бою, ну хотелось бы выяснить последствия.
– Раздевайтесь, - приказала доктор.
– Я только хочу посоветоваться...
– Раздевайтесь, - повторила доктор.
Люда вначале испытывала чувство неприязни оттого, что ей показалось: врачиха смотрит на нее с любопытством, не как доктор, а как женщина на женщину, оценивающе.
Евгения Петровна обследовала Люду быстро, ловко, с какой-то механической привычной решительностью. Приказала:
– Одевайтесь.
– И снова мыла руки, сказала, оглядываясь через плечо: Попробуем пока лечиться, не прибегая к хирургическому вмешательству. Но предупреждаю вас, ничего не обещаю пока.
– Но мне ничего сейчас не надо, - ответила Люда.
– Обойдусь. Мне не к спеху.
– Нет, вы будете лечиться, - сказала врач.
– Это необходимо.
– И добавила строго: - Женщина должна быть матерью...
– Ну почему вы утверждаете, что непременно должна? По собственному опыту, что ли?
– У меня были дети, двое.
– Где же они?
Евгения Петровна отвернулась и, глядя в окно, закрашенное наполовину белой краской, произнесла глухо:
– Их нет...
Резко повернулась и, посмотрев твердо в глаза Люды, спросила:
– Ну вы сами, наверное, видели? Видели, да, как немцы расстреливали с бреющего эшелоны? Ну вот, при таких вот обстоятельствах...
– Простите меня, пожалуйста.
– Ну что вы!
– сказала доктор.
– Я вас понимаю.
– Смешалась, смолкла, потом, видимо делая усилие над собой, заговорила громко, отчетливо: Платон Егорович вам уже рассказал. Но я вам тоже хочу сказать. Словом, он мне никаких таких обещаний не давал, и, хотя он мне сейчас близкий человек, я уже потеряла самых близких и привыкла быть одна. Я могу быть одна, а он нет. Поверьте.
– Опустила голову, перебирая на столе бумаги.
– И я ему нужна.
– А он вам?
– Я бы не хотела, чтобы у меня была еще одна утрата в жизни. Я просто не предполагала, что могу кого-нибудь полюбить. А вот полюбила.
Встряхнула головой, произнесла с насильственной улыбкой:
– Очевидно, рецидив чисто женский. Пройдет. А может, и нет. Не знаю.
Люда сказала твердо:
– Нет, не надо. Не надо, чтобы проходил.
– Добавила наставительно: Имейте в виду, он очень хороший. Даже самый лучший...
– Я знаю, - согласилась Евгения Петровна. Потом снова докторским тоном объявила: - Значит, так, Люда, будем лечиться. Еще встретимся не раз, и, может, я не только как медик вам понадоблюсь...
Когда Люда вышла из врачебного кабинета, отец бросился встревоженно к дочери:
– Ну как?
– Она, знаешь, она, пожалуй, хорошая.
– Знаю, - сердито прервал отец.
– А здоровье? Ну чего она у тебя там нашла?
– Резко открыл дверь, спросил, шагнув в кабинет: - Доктор, я могу официально спросить, как отец, чего у ней?
– Жалобно добавил: - Может, что серьезное?
– Упрекнул совсем по-домашнему: - Ты, пожалуйста, со мной не темни. Не надо.
– Папа! Я пошла, - сказала Люда и посоветовала заговорщически докторше: - А вы ему укол сделайте
– Дружески помахала рукой обоим: - Ну, пока.
Но, спускаясь по ступенькам больничной лестницы, Люда чувствовала себя так, будто оставила здесь отца навсегда. И ей хотелось плакать от острого, внезапно охватившего ее чувства одиночества.
XV
В город прибыл новый начальник милиции.
Прежний был внушительней: полковник атлетической внешности. Он всегда лично участвовал в операциях по захвату преступника, проявляя при этом храбрость и бесстрашие. Когда докладывал ход расследования по крупному делу, слушать его было необычайно интересно. Мелкими происшествиями не занимался, относился к ним с брезгливым равнодушием. Разъяснял подчиненным - устрашите словесно, а письменную канитель не разводите. Пояснял - каждый незначительный привод как отражается в статистике? Рост преступности! А это противоречит существу нашей объективной действительности. Главное, товарищи, качество работы. Оно в чем выражается? В борьбе с опытным уголовным элементом, с форменным преступником. С присуждением его по серьезной статье уголовного кодекса. Ни к чему усиленно заниматься мелкими там происшествиями на почве быта, нарушением норм - сейчас не такое время. Могут приписать нам излишества по линии бдительности как носителям чего?.. Ну, сами понимаете.
Поймав уголовника, он испытывал большое, но беззлобное удовольствие. Посещал место предварительного заключения и там добродушно беседовал с заключенным, как благородный победитель с вполне достойным побежденным противником.
– Чего тебе дадут - это суда забота. Наше дело - факты и их доказательства.
– Заботливо осведомлялся: - Нет ли жалоб на содержание под стражей или на грубость сотрудников?
– И если уголовник не высказывал претензий, был очень доволен. Говорил: - Гуманность у нас на высоте. Это точно.
Персональной машиной он не пользовался. Горисполком помог ему обзавестись конем. В Отечественную войну, как и в гражданскую, он служил в кавалерии. Отлично ездил верхом. Просто приятно было глядеть.
И во всем остальном он был человеком хорошим. Сам занимался строевой подготовкой с милиционерами, обучая щегольской выправке и четкому армейскому шагу. Платон Егорович Рустов симпатизировал начальнику милиции, хотя тот на заседаниях горисполкома не проявлял никакой активности. Сидел молча, в задумчивой позе терпеливого рыболова, когда обсуждаемые вопросы не касались непосредственной работы милиции. Густову нравилась уравновешенность и спокойствие начальника милиции и то, что он не лез в дела, его не касающиеся.
Новый же оказался по званию ниже - подполковник.
В этом можно было даже усмотреть какое-то невнимание областных властей к городу. Но шесть рядов орденских планок и на каждой по четыре ленточки фактор существенный. Малорослый, тощеватый, с впалыми щеками и значительной плешью, выглядел он не импозантно. Но глаза живые, бойкие, с опасной усмешечкой.
Несколько раз Платон Егорович встречал нового начальника милиции, переодетого в штатское. Рубашка фасона апаш, вправленная в бумажные брюки, на ногах сандалеты. То, что он переодет, Платона Егоровича не удивляло, очевидно, полагалось по ходу дела переодеваться, чтобы вести за кем-нибудь подозрительным наблюдение. Не случайно же он встречался с начальником милиции то в продуктовом магазине, где тот смирно стоял в очереди, беседуя с гражданскими, то видел его на кухне заводской столовой, то в общежитии, где новый начальник пил чай с комендантом.