Степан Халтурин
Шрифт:
Даже Халтурина порой одолевала злоба. Хотелось очертя голову броситься в бой и бить, крушить ненавистных царей, генералов, жандармов, хозяев.
Якимова угадывала смену настроений Халтурина.
Однажды Анна Васильевна попросила Степана проводить ее домой после заседания кружка. На улице было уже темно, когда они выбрались из душной каморки и двинулись к станции железной дороги, соединяющей Сормово с Нижним. В вагоне никого. Якимова была взволнована, несколько раз порывалась что-то сказать, но не решалась. Халтурин молчал, удивленно поглядывая на свою спутницу.
— Степан Николаевич, по-разному мы относимся
Сквозь оконное стекло вагона луна освещала бледное лицо Якимовой. Ее огромная русая коса немного растрепалась, серые, всегда такие ясные глаза смотрели на Степана с мольбой, сквозь грохот поезда слова ее были еле слышны.
— Конечно, если нужно помочь, то отчего же. А чем, к слову, могу я вам помочь?
Якимова больше не колебалась и, наклонившись к уху Халтурина, торопливо пояснила:
— Через Нижний должны везти на каторгу Брешко-Брешковскую. Наши решили ее освободить. В Нижний приехал Николай Морозов, но у него нет надежных людей. Помогите нам, Степан Николаевич.
Халтурин ответил не сразу. Принять участие в освобождении Брешко-Брешковской? Это плохо вязалось с той тактикой революционной пропаганды, которую избрал рабочий союз. Но, с другой стороны, Халтурин не мог не прийти на помощь товарищам, он всегда был готов помочь в освобождении узника, которого отправляют заживо в сибирскую каторжную могилу. Халтурин колебался недолго.
— Кто еще примет участие в освобождении Брешко-Брешковской?
— Николай Морозов, Ширяев, вы его знаете, это тот студент, что на паровозном кружок ведет, ну, и вы, если согласитесь. Меня Морозов не хочет, как он говорит, «впутывать», потому что я женщина. — Якимова была явно огорчена. Она не рассказала Халтурину, как долго и горячо доказывала Морозову необходимость ее участия в освобождении. Но Морозов был непреклонен.
На следующий день под вечер Халтурин пришел в гостиницу, где жил Морозов. Степан Николаевич впервые столкнулся с народником, чье имя уже успело обрести популярность среди террористов. Морозов встретил гостей как хлебосольный хозяин. На столе лежали сыр, масло, колбаса, кипел самовар.
Когда чаепитие кончилось, Морозов, в явном расчете на эффект, погасил свет, запер дверь номера на ключ и, отодвинув в сторону чайную посуду, выгрузил из чемодана кучу револьверов. В холодноватых отблесках луны оружие выглядело романтично. Якимова с восторгом перебирала его, Ширяев был зачарован. Только Халтурин оставался равнодушным. Свет больше не зажигали. Покончив с обзором «арсенала», Ширяев нарушил тишину:
— Я очень рад, что вы приехали и предложили нам более живую деятельность. Тайные занятия с рабочими, разговоры о свободе, равенстве и братстве украдкой, с опасениями как-то мало удовлетворяют душу.
Якимова с опаской посмотрела на Халтурина, его-то душу эти «разговоры» вполне удовлетворяли, хотя это и не означало, что Степан Николаевич не задумывался над планами практической борьбы рабочих за свободу и братство. Халтурин по-прежнему молчал, никак не реагируя на слова Ширяева.
Между тем Морозов делился планами освобождения Брешко-Брешковской:
— Я не люблю сложных и дорогостоящих планов. Смелые и простые способы всегда осуществимее. Мы выйдем пешком на дорогу, как простые
— Вот будет кавардак, — засмеялась Якимова, — когда жандармы начнут обыскивать и задерживать тысячи приехавших купцов.
Халтурин улыбнулся, ему нравился Морозов, но план его он считал легкомысленным и неосуществимым.
Степан теперь уже сомневался, вправе ли он подвергаться риску, впутываться в дела бунтарей и бросать начатую работу среди сормовских пролетариев. Как ни гримируйся, а из Нижнего нужно будет немедленно уезжать.
— Скажите, Брешковскую уже привезли в Нижний?
Морозов на минуту смутился, вопрос Халтурина как бы спустил его на грешную землю из заоблачных высот террористической романтики.
— Нет, ее еще нет здесь. Наверное, в Москве задержали.
Халтурин, распрощавшись, ушел. Он не мог теперь отказаться от участия в освобождении Брешковской, чтобы не подвести Якимову, Морозова, Ширяева. Значит, нужно в оставшиеся дни договориться с наиболее активными рабочими завода Бенардаки о связях, предупредить на случай внезапного отъезда.
После ухода Халтурина в комнате несколько минут царило молчание. Его нарушил Морозов.
— Анна Васильевна, а что из себя представляет Халтурин? Я о нем слыхал, если это тот Халтурин.
— Я его тоже знаю недавно, зато Сергей Кравчинский в восторге от него. Во всяком случае, Степан Николаевич человек незаурядный, очень начитан, не всякий студент с ним сравниться может. Смел, решителен и в то же время мечтатель.
— Мечтатель?
— Да, да, по словам Кравчинского, это скорее артист с нервным темпераментом. Степняк, вы же знаете, сам артист, но когда он говорил о Халтурине, то преображался весь. Постойте, я помню его слова: «Он напоминает собой музыкальный инструмент с вечно натянутыми струнами, которые малейший толчок заставлял дрожать. Жгучесть его энергии, энтузиазма и оптимистической веры заразительна». Дальше не помню, что-то в этом роде.
Якимова раскраснелась, видимо она целиком разделяла мнение Кравчинского, и слова его, сказанные о Халтурине, глубоко запали в голову, подтвердились личными наблюдениями.
Через два дня Халтурин проснулся от шума, который подняли его соседи по квартире. Целую ночь Степан работал в смене, вечером должен был встретиться с активистами кружка на паровозостроительном заводе, а перед этим хотелось выспаться. За стеной горячо спорили два кузнеца. Они, так же как и Халтурин, работали у «наследников», посещали занятия в кружке Якимовой, и Халтурин, присмотревшись к ним, решил привлечь их в союз.