Степан Разин (Книга 1)
Шрифт:
– Грех, боярин-воевода, на бабку такое молвить!
– На вдову грех, на бабку грех! – раздраженно воскликнул воевода. – А с бабкой про что беседу водил?
– Смеешься, боярин! Какая с бабкой беседа? «Подай» да «прими», «закуски прибавь» да «винца подлей» – тут и все!
– Стало, пил и сычом сидел, слова ни с кем не молвил?
– Ой, боярин, да как мне ведать! С товарищами своими, чай, речи вел, а про что...
– По-татарски он, что ль, говорил?! – взбешенный крикнул боярин.
– По-русски, про Стеньку Разина, про злодея, –
– Чего же он сказывал про злодея? – вслед за стрельчихой понизив голос, спросил Прозоровский.
– Его бы боярин спрошал. Он тебе брат. Как я тебе на боярина-князя, на брата, стану изветничать! Совестно мне, – уклончиво возразила она.
– Не учи меня, дура дубова! – одернул ее боярин. – При тебе князь Михайла сказывал, стало, при мне мог сказать. Хочу знать не то, что он говорил, а что ты слыхала...
– Слыхала, что вор Стенька оборотиться хочет на Волгу с моря от кизилбашцев, что ты, воевода-боярин, хотел его изловить и повесить, а тут пришла грамота от царя...
– Дура! Что ты там в грамотах смыслишь! – испуганно воскликнул воевода. – Ну, что ты про грамоту слышала? Ну?! – нетерпеливо накинулся он на стрельчиху. – Что князь Михайла сказал?
– Что государь оказал-де злодею милость и не велел-де его показнить, а пустить его к дому, в станицы. А братец твой, воевода-боярин... – Вдова осеклась, робко взглянула на Прозоровского и молча опустила глаза.
– А он? – грозно спросил воевода.
– Не смею, боярин...
– Под пыткой скажешь! – сурово пообещал боярин. – Ну, что князь Михайла?
– А князь Михайла-де грамоты царской слушать не хочет... – шепотом произнесла она.
– Цыц, женка! – остановил воевода. – Кому ты речи те разнесла?
– Молчала, боярин.
– А кто Михайлу побил, когда он в остатный раз от тебя из корчмы шел? За что побили?
– Не ведаю, воевода-боярин. Я не пособница делу такому! Может, Никитка... – несмело высказалась вдова.
– Кто он?
– Стрелецкий десятник Никита Петух.
– За что он его – за злодея, за Стеньку?
– Не ведаю, князь боярин, а чаю, что за меня он сдуру. Ирнит [Ирнит – ревнует]. Чудится малому, что князь Михайла Семеныч ходит ко мне по женскому делу. Он грозился: сломаю, мол, князю ноги. Да чаяла, зря он, Никитка, грозится и не посмеет на князя... – неуверенно сказала вдова.
– Где твой Петух?
– Не ведаю, князь воевода... Петух – он не мой...
– Бабкин, верно, Петух?! И побил князь Михайлу за бабку?! Таковы Петухи!.. – перебил боярин. И вдруг, изменившись, резко добавил: – Не за Михайлу пытать тебя стану. Михайла здоров и сам за себя отплатит. Бог даст, через три дня все шишки свои забудет... Толк не об том: Петух твой, я слышал, разинский вор и подсыльщик и ныне назад ко злодею убег. За то тебе стать под пытку.
Женщина задрожала.
– Воля твоя, боярин, жги, мучай... Мне жизнь не мила без мужа. Разин Стенька, злодей,
– Вижу, на дыбу не хочешь. Скажи добром: какие вести Петух повез ко злодею?
– Помилуй, боярин, да нешто он скажет мне! Аль не знает, за что вдовею!.. Кабы знала, что он ко злодею собрался, он тут бы был, у тебя. Аль я дороги в приказ не знаю?! Аль мужа память не чту?! В глазах стоит мужняя голова, отсеченная топором, ночи не сплю!.. Братцу твому Михайле Семенычу в ножки готова упасть за то, что хочет сгубить злодея... – заговорила громко и горячо стрельчиха.
Марья знала, что воевода тащил к расспросу бежавших из Яицкого городка стрельцов и прочих людей, видя в них атаманских подсыльщиков. По совету бабки в первые дни сказалась она прибывшей не из Яицка, а из Красного Яра, чтобы избегнуть расспроса в Приказной палате. Так стала она немою сообщницей разинского подсыльщика Никиты. Она и рада была бы ему отплатить за насилие, но молчала из боязни за себя. В первый раз сказала она воеводе о казни мужа и сама испугалась, но воевода был озабочен своим.
– Все врешь! – остановил он стрельчиху. – Брат воеводский – царю не ослушник! Смехом он говорил то нелепое слово. Полюбилась, должно быть, ему ты – и все. Вот и хотел он тебе угодить да любовную хитрость умыслил: про то, что побьет вора, сказывать вслух, чтобы тебе стать милее, а ты и поверила сдуру!
– Так что ж, князь Михайла Семеныч меня обмануть приходил? – растерянно спросила стрельчиха. – На что же ему далось меня обмануть? Али сердце мое не довольно болело?! За что же я бога молила о здравии князя Михайлы! Я мыслила: он изо всех бояр самый смелый – дерзнет на злодея. А он для забавы, лишь языком потрепать, чтобы с блудной бабенкой потешиться? На то, знать, и сабельку носит?!
Злобная ненависть Марьи к Разину не вызвала в воеводе сомнений. Горячность ее убедила боярина в правде ее слов. Он испугался того, что Михайла может стать нарушителем царской воли, но если бы в самом деле вдова дерзнула помыслить на атамана, – кто может быть виноват, что помстилась гулящая женка!
Прозоровский взглянул на нее.
«И обличьем взяла, и станом пригожа стрельчиха», – подумал он.
– Коли тебе за мужа помститься охота, то не жди за себя иных отомстителей, – сурово сказал боярин вдове.
– Что же, самой, что ли, с саблей мне выйти?! – дерзко спросила вдова.
Но боярин не возмутился.
– Сабля – не женское дело... Сумела ты брата Михайлу пленить красотой, сумей вора прельстить. В том женская сила твоя. Бражники все казаки. И Стенька, как все, по корчмам небось ходит, вино пьет. Государь даровал ему милость, да от корчмы и отравного зелья кто пьяниц блюдет?! Упился да сдох – и бог судья вору. Не станем жалеть!
Марья смолчала, но волненье ее можно было увидеть по вспыхнувшему румянцу и частому дыханью. Глаза ее блестели, как в лихорадке...