Степан Разин (Книга 1)
Шрифт:
– Что ты там брешешь! Вину цена царская! – отозвались из толпы.
– Слыхал воевода – богаты вы воротились, то и хочет с вас цену взять! – пояснили горожане.
– Да кто ему наши богатства считать повелел?! Нам надо будет считальщиков, мы иных себе принаймем! – возмутились казаки, которым уже не хватало вина, принесенного царицынцами для встречи. – Беззаконник ваш воевода! – кричали они. – Никто свою цену не ставит, кроме царя!
– Не шумите, робята, наш воевода чуть что – и в тюрьму! – подзадоривали разинцев горожане.
– Кого в тюрьму?
– Кого
– Меня?! Казака донского?!
– У него и казаки сидят. Вы в тюрьме поглядите, – поддразнивали горожане, – там не мене десятка сидит казаков.
– А ну, атаманы! Идем-ка тюрьму воеводскую глядеть! – позвал Разин, вскочив с бревна, на котором присел было, пока пили.
Разгоряченный вином, он быстро и решительно зашагал к городским воротам.
– Батька, куда? – окликнул его Еремеев.
– Тюрьму посмотреть. А вы тут струги живей разбирайте. Недолго и в путь! – сказал Разин и с двумя десятками казаков пошел в город.
Любопытный народ устремился за ними толпой...
Степану были давно знакомы царицынские улицы, тянувшиеся между пожелтевших от зноя садов. Впереди толпы пересек он с детства памятную базарную площадь. Из домишек с резными яркими ставнями всюду по пути высовывался народ, смотрел на Разина с удивлением и любопытством. В осанке его и в решительном взоре был вызов. Разин чувствовал, что из домов и на улицах горожане на него глядят, как на диво. Вот деревянная церковь, где, сказывал батька, крестили Степана и где он венчался с Аленой Никитичной. На площади по другую сторону, прямо напротив церкви, длинная каменная съезжая изба, а под съезжей едва глядят из земли крохотные оконца тюрьмы, забранные толстой решеткой.
Тюремный целовальник упал на колени перед Степаном:
– Хошь казни меня, атаман, не отдам ключей. Воевода меня кнутьем задерет и семейку без хлеба оставит!
– А ты с нами на Дон, старик! – посоветовал кто-то из казаков.
– Куды ж я уйду?! У меня тут семейка, домишко!
– Да что с тобой цацкаться?! Где ключи?! – грозным голосом закричал какой-то казак.
Но Степан успокоил всех:
– Да на что вам ключи, робятки? Города без ключей полоняли, а тюрьму устрашились разбить! Пошто обижать старика! Пусть ключи бережет!
Казаки расхохотались, отшвырнули прочь старика, и тюремные двери загудели под ударами топоров...
Темный подвал пахнул дыханием сырости, плесени, смрадом, гнилью... Со света сразу было не разглядеть копошащихся на прогнившей соломе людей.
– Донские тут есть? – громко спросил с порога Степан Тимофеич.
– Есть, батька, донские! Здравствуй, Степан Тимофеич, батька! – закричали радостные голоса в ответ. – Спасибо, отец наш!..
– Чего ж вы сидите! Гайда на волю! – крикнул Степан.
– Мы, батька, в колодках! Не встанем! – послышались голоса. – Пропадаем! Хвораем!..
Люди зашевелились во мраке на мокрой, смрадной соломе, раздалось громыхание цепей.
– Спаситель ты наш! – восклицали колодники. – Да неужто же мы дождались?! Слышали, ты из басурманского плена людей свобождаешь,
– Боярский не слаще плен! Спасибо, упас от муки!
Казаки уже сбивали колоды с тюремных сидельцев; привели кузнеца расклепывать цепи. Горожане налезли в тюрьму...
– Вишь, проклятый, где держит людей! Сущий ад!
– Ну, кто тут донские? – спросил Степан.
– Я, Степан Тимофеич, батька! Я донской!
– И я тоже, Степан, я – Силантий Недоля!
Силантий был сверстник Ивана Разина, казак соседней станицы. С ним вместе Степан бывал в посольских походах.
– Куды же, Силантий, тебя занесло! С похмелья ты, что ли, сюды забрался?! – спросил Разин.
– Не шути, Тимофеич! Унять пора воеводу: уж так своеволит, так своеволит. Мы с кумом на торг, за товаром, а нас в тюрьму! А за что? За то, что с пищалью не езди... Так что ж нам, донским, и дороги в Царицын не стало?! Пищаль, лошадь, телегу, товары – все отнял! А что за казак без мушкета да без пищали?!
– Без пищали, без сабли каков уж казак! – подхватил кривой шорник, словно он был сам природным донцом.
– Кричит: дескать, вы, донские, подсыльщики Разина-вора! – продолжал Силантий.
– А меня ты, Степан Тимофеич, от смерти упас! Завтра меня в Астрахань слать хотели, а там бы казнили насмерть! – выкрикнул знакомый Разину голос из дальнего угла тюрьмы.
– За что ж тебя? – спросил атаман.
– Воеводского брата, князя Михайлу, я в Астрахани побил, да и на Дон побег, а меня по примете поймали: у меня одна бровь повыше другой... да волосом красен...
– Да никак ты, Никитка?! – воскликнул Разин.
– Я самый, Степан Тимофеич! Признал ты меня по голосу, а увидал бы в обличье – никак не признал бы, чего со мной ирод окольничий сотворил! А за что схватил? Что иду, вишь ты, на Дон!.. Говорит, никого с Волги на Дон не пустит. А уж приметы он после увидел. Разинским вором меня называл, обещал отослать к астраханскому воеводе.
– Разинским вором?! – переспросил Степан. – Сбивайте колоды, ребята, и всех отпустить! А я – к воеводе, про Разина-вора с ним потолкую!
Степан шел по улице, не чувствуя ног, словно летел. В висках у него звенело, глаза налились кровью, как у взбесившегося быка. Он широко размахивал руками, раскачиваясь всем телом. Лицо и шея его покраснели. Он скинул шапку, ветер трепал его волосы, играл в бороде, но не освежал. Внутренний зной жег Степана...
Из тюрьмы за ним потянулась толпа к воеводскому дому.
Дом воеводы стоял особо от улицы, покрашенный в голубую краску. Стены его толстобревные, как крепостные, в окнах с улицы, как в тюрьме, были вставлены толстые железные решетки, и то, что они были покрашены в белую краску, не придавало дому веселого вида. Как спесиво задранная голова, высился теремок с коньком наподобие кокошника, а над кокошником хвастливо сверкал раззолоченный шар. Дом стоял в глубине палисадника, где, на диво всем горожанам, красовались не подсолнечники и маки, а все лето цветущие розаны. У ворот палисадника стояли два стрельца с бердышами...