Степан Разин (Книга 2)
Шрифт:
Тот, в красной рубахе, который разыгрывал палача, поджигая бумаги, шарахнулся прочь, притаился в толпе, но соседи, немилосердно подталкивая, вытеснили его и поставили перед крыльцом.
– Я сроду людей не казнил, – сказал тот.
– Сам назвался! – грозно воскликнул Степан.
– Робята же... дети...
– Веди, говорю!..
– Пусти их, Степан Тимофеич! – несмело вмешался Сукнин.
– Уйди! – упрямо сказал Разин. Глаза его загорелись, как угли. – Ну, палач, забирай да повесь их... На память всем воеводам...
«Палач»
– Не трожь! Сам пойду! – огрызнулся тот, уходя.
Многие из толпы потянулись за ними...
– Жалко, раньше убил воеводу. Я утре заставил бы черта глядеть на сыновние муки, – сказал им вслед Разин.
– Грех тебе, атаман! Вопиет кровь младенцев! – воскликнул седой монах. – Пусти воеводских невинных детей.
– Око за око, зуб за зуб и глум за глум! – сказал Разин.
– Христос-то велел за зло воздавати добром, – продолжал монах.
– Ты боярам эдак сказал бы, святой отец! – отозвался Разин. – Пусть они меня любят за муки да всем нам добром воздают, а мы – грешные люди... Уйди от греха, поп! Велю и тебя вверх ногами весить... Уйди! Никто не просите за них. Кто станет просить, того лишь повешу рядом!..
– Батька, иди во Приказну палату, сошлись есаулы к совету, – позвал Наумов.
Степан резко поднялся и пошел...
Дела в Приказной палате и вправду было довольно. Кабаки, сбор напойных кабацких денег, которые Разин брал нынче для войска, житницы, пороховая казна, счет пищалям и прочей всей ратной справе, казацкое устройство города – обо всем были нужны заботы. Особенно помогал во всем астраханец Федор Шелудяк, которому хорошо был известен город.
– В иных городах весь доход – напойные кабацкие деньги, а Астрахань, батька, богата иным: иноземных купцов тут довольно, с них нам пошлину брать за товар, – объяснял Шелудяк. – Да, батька, еще: у нас три дни уже торгу нет в городе. Все истощались. Я указал, чтоб купцов привели во Приказну. Ты настрого им накажи, а то ить народу худо.
Ввели купцов. Одни из них робко жались, другие шли смело, помня, как прошлый год Разин платил за товар, не жалея денег.
– Пришли, гости? – спросил атаман. – Праздник праздником, а пора за работу. Завтра с утра чтобы торг!
– Батька, у нас, по указу, с утра лишь татаре торгуют, а мы ввечеру. Знойко утром, – смело сказал один из купцов.
– Мне все едино – татаре ли, русские. Всем торговать! А кто торг не учнет, тому будет худо.
– А грабить казаки не станут? – с опаской спросил все тот же купец.
– Не разбойники, дура! – одернул его Шелудяк. – Кто станет грабить, того ведите ко мне. – Он сказал и осекся, несмело взглянув на Разина – как примет тот его самозванство.
– Верно, Федор. Бери на себя сие дело. Пускай по татьбе да по торгу тебе докучают. Ты и управу чини, – согласился Разин.
Купцы ушли.
– Слышь, Федор! – обратился Разин к Шелудяку. – Станешь посулы брать от купцов воеводским обычаем –
– Да что ты, Степан Тимофеич! – воскликнул тот.
– Ведаю, Федор, что ты казак добрый. Астрахань взяли без бою – заслуга во многом твоя. Да с купцами всегда корысть; а тебе для острастки заранее молвил...
Потом говорили о том, чтобы взять на войско добро казненных изменников. Назначили письменных людей к описи всяких пожитков.
Сидели так до утра. Тут же пили, ели и спали и снова вели беседы и споры. К утру у всех покраснели глаза.
– Ну, а город-то как же, братцы? Сами городом завладели, да некогда и поглядеть на него! Кто со мною – поскачем по улицам, что ли, размяться! – сказал Степан.
Он шумно двинул скамью, поднимаясь.
В это время вошел Сукнин. Он был черней, чем вчера.
– Слышь, Разин, будет! – глухо и твердо сказал он. – Оба мы с Настей молим: пусти воеводских детей. Не может она оторваться. Сидит на стене возле них да воет волчихой... У младшего голова как котел. Она убивается дюже. Боюсь я – ума решится...
Степан упрямо взглянул исподлобья на Сукнина, не ответил.
– Ну, ты младшего только, – взмолился Сукнин.
– Ладно, – отрывисто бросил Степан. – Прежде лозой постегать, чтобы смолоду помнил на всю свою жизнь... Потом боярыне да монахам отдать, а того... собачонка... скинуть к чертям вниз с раската вослед его батьке!..
Сукнин тотчас вышел из горницы.
Разин снял свою красную шапку, тряхнул волосами.
– Ну, кто со мной едет на Астрахань-город глянуть? – громче, чем нужно, окликнул он.
Поднялись толпой есаулы.
– Казаки! Коней атаманам! – грянул Разин с крыльца на всю еще сонную, хоть уже залитую утренним солнцем площадь.
– Иех, утро-о! На Волгу купаться поедем, робята, так, что ли?! – садясь на коня, задорно воскликнул он, как будто и не на нем лежала вся та великая тяжесть, которую народ взвалил на него вместе с честью и славой.
Вместе с Чикмазом, засланным впереди войска в Астрахань, к атаману пришел и Никита Петух.
– Славно, славно, робята, вы тут повернули! – одобрил Степан. – Садитесь к столу, атаманские гости. Будем пир пировать...
Степан сам наливал им чарки, расспрашивал их о том, как сумели они поднять стрельцов против воеводы, вызнавал, кто из астраханских стрельцов помогал им больше других, с оживлением слушал рассказы своих посланцев и вдруг, нахмурясь, угрюмо уставился на Никиту.
– А теперь расскажи, Никита, как ты мне Тимофея сгубил...
– Да нешто я погубил его, батька?! – побелев, задрожавшим голосом глухо воскликнул Никита.
– Башку отвернуть тебе надо за то, – сурово сказал атаман.
– Тимошка-то млад, неразумен был, батька, оттого и горяч и сам себя погубил! – возразил Никита. – И мне его жалко ведь, батька. Слезами я плакал! – Искреннее горе послышалось в его голосе.