Степан Разин (Книга 2)
Шрифт:
– Как хошь! – равнодушно отозвался атаман. – Береженого бог бережет! Степана страшишься ко мне заходить? Ну, ну, берегись. Я Семену Лысову отдам сеть. А то бы недорого взял...
Он знал, что Семен Лысов и Прокопий враги, что пуще всего Прокоп не простил бы себе, если бы дешевые сети, вместо него, достались Семену. Семен Лысов от разинцев сидел в войсковой избе, а так как в ней дела было теперь немного, то почасту рыбачил. В недавние дни случилось, что Семен с Прокопом сцепились чуть ли не в драку из-за того, что хотели ставить сеть непременно оба
Атаман ждал.
Неприязнь Прокопа к Семену сделала дело: Прокоп постучался к нему.
– Сети, сказывал... – буркнул он от порога.
– На том учужке они. Давай съездим. Да ты угодил-то к обеду. Поедим, тогда съездим. Садись пропивать все рыбацтво мое. Хошь, и челн уступлю. Палублен челн, и шатер на нем для рыбацкого обихода...
Прокоп сел за стол. Про себя усмехнулся: «Не звал меня прежде к столу, атаман!»
За обедом Корнила повел речь о войске, о крестнике. Прокоп тоже не верил, что Разин продержится долго, не верил, что голытьба может надолго взять верх на Дону.
– Свалится сокол с высока полета да грянется оземь, лишь перья вокруг полетят! – сказал Прокоп. – А жалко: высоко летит!..
– Чего ж ты не с ним?
– А доля моя иная, – ответил Прокоп. – Не люблю, кто высоко летает. И тебя не любил. Вот ныне мне все одно. А кто высоко летит, мне все хочется камушком крылья подбить... Только мочь бы...
– Да что же тебе не мочь?! – возразил Корнила.
– Надсмешек еще не терплю, атаман! За надсмешку серчаю. На что тебе лишнее сердце? И так небогат ты любовью людской! – со злобно сверкнувшим взглядом предостерег Прокоп.
– Да я не смеюсь... Ты молвил: подшиб бы крыло, а я говорю: подшиби. Государь тебе скажет «спасибо» и жаловать будет. Старшина донская поклонится низко, а я научу – богат станешь! Сам высоко взлетишь. Ведь чем тебе в жизни взять – не удалью ратной! А хитростью можешь...
Прокоп поглядел Корниле в глаза с немым и жадным вопросом. Корнила понизил голос:
– Набирай людей на Дону да иди к ним в нечистое их собранье. Другой приведет – и не взглянут; а ты приведешь – и все подивятся. Из нас, домовитых, который придет, то никто не поверит, хоть пасынок мой Петро, хоть иной из старшинства – беречься станут. А тебя уж не станут страшиться: ты свой – в том и сила твоя! И там у нас тоже есть люди свои. Помогут тебе... Подберись, подползи поближе – да камушком!.. Ну, поедем, что ль, сети глядеть! – оборвал Корнила, вставая из-за стола.
– Ан врешь! Я теперь во двоих с тобой никуда! – возразил рыбак. – Ты мне атаманскую душу открыл, а в ней – сам сатана... Устрашишься теперь – а вдруг да откроюсь кому... Да с челна меня в воду!..
Корнила почувствовал, что краснеет.
Прокоп поглядел на него с торжеством и зло засмеялся.
– Страшишься, Корней!.. А ты не страшись. Я правду тебе сказал: я тебе не завистник. Ты стар. Уже тебе помирать. А Стенька в моих же годах и летит высоко... Вот его и под крылья!.. – Рыбак помолчал. – Попал же я в сети твои... – признался вдруг он. – Угодил с головой,
Рыбак отворил дверь, шагнул было в сени, но вдруг задержался и, опустив глаза в землю, глухо сказал:
– А ты меня все же страшись... Я, может, к Семену Лысову зайду в войсковую избу... мириться...
Не доходя Камышина разинский передовой дозор задержал на Волге ладью с четырьмя гребцами. В ладье восседал семидесятилетний белобородый старец.
– Что за люди? Куда? – окликнули их.
– А вы помоложе, детки. Вам бы с вежеством прежде себя назвать, – отозвался старик.
– Мы – донские казаки великого атамана всего казацкого войска Степана Тимофеича.
– А я к нему поспешаю от атамана Михал Харитоныча, из Муромска лесу. Зовут меня Ильею Иванычем, а к Тимофеичу у меня тайная грамотка.
Дозорные доставили старика к Степану.
– Наскоре ехали – где на конях, где ладьей, как было способней, – пояснил атаману Илья Иванович. – Мыслили, в Астрахань нам поспешать, ан ты и сам навстречу. Читай, атаман, что бояре пишут.
И старик подал Разину грамоту, взятую Харитоновым у драгунского поручика.
Собрав своих ближних, Разин велел читать вслух указ о сборе дворянского ополчения.
Митяй Еремеев, с трудом разбирая, читал длинный перечень:
– "Замосковных – володимирцом, суздальцом, смоляном, беляном, вязьмичем, дорогобужаном, ярославцом, костромичом, галичаном, муромцом, лужаном, гороховляном, дмитровцом, камышенцом, угличаном, бежечаном, переславцом, ростовцом, романовцом, вологжаном, пошехонцом, боровичем, можаичем, клиняном, волочаном, ружаном, вереичем, звенигородцом, белозерцом – дворяном и детям боярским разных городов, новокрещеном и мурзам и татарам..."
– Ого, Стяпан, буча у них кака! Сроду бояре такого не видели. Глянь, все царство дворянское подымают на нас!.. – не выдержал, перебил Митяя увлеченный Сергей.
Но список был еще не кончен:
– "Украинных – гуляном, каширяном, коломничем, алексинцем, торушеном, серпуховичем, соловляном. Заоцких – калуженом, лихвинцом, серпьяном, козличем, воротынцом, медынцом", – вычитывал дальше Митяй, запинаясь и путаясь.
Сергей не умел сдержать своего ликования:
– Загавкали всюду собаки!.. Вот разгул – так разгул по Руси, Стяпан Тимофеич, мой братец!.. А я дворянина тогда за жену по башке сулейкой тяпнул и сам возгордился: мол, я-то каков богатырь!.. Эх, братец ты мой!..
Степан глядел на него с усмешкой. Он любил простодушную восторженность старого друга. Когда Сергея с ним не было, он тосковал по нем и теперь был рад, что товарищ детства опять с ним рядом – конь о конь, локоть о локоть.
Правда, тотчас после Царицына между Сергеем и Разиным пробежала черная тень: Сергей не мог вынести появления Маши в шатре атамана.
– Пошто себе шлюху завел?! – резко и прямо сказал Сергей. – На срам всему войску впустил в атаманский шатер!
– Тебя не спросил! – огрызнулся Разин.