Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
В кустах возле самого атаманского шатра завязался тем часом какой-то спор.
— Эй, батька! — позвал атаманский кашевар. — Лазутчика я изловил. Схоронился в кусты да глядит, будто волк, на тебя скрозь полог.
Кашевар вытащил из кустов невысокого, коренастенького мужичишку в лаптях и в посконных портах и рубахе.
— Пусти! Ну, пусти! — огрызался тот, отбиваясь.
— Пусти-ка его, — приказал атаман. — Отколе ты? Чей? — спросил он мужика.
— А ничей! Сам свой я да божий! — бойко ответил мужик.
— Боярский лазутчик,
— В глаза тебе плюнуть за экое слово! Какой же я шиш! — разозлился мужик.
— А пошто ты залез в кусты?! — взъелся кашевар.
— Ватамана смотреть. Родом-то я, вишь, с Нижегородчины, князей Одоевских вотчины…
— А на что же князьям Одоевским наш атаман? — снова кто-то из казаков, забавляясь, перебил мужика.
— Дура! Каким князьям? Князя мы на воротах повесили, а сами пошли праведна ватамана искать: к Алехе Протакину, к Василию Лавреичу Усу и к тебе, ватаман честной, — поклонился мужик Разину.
— А на что вам во все концы посылать? Шли бы разом сюда. Наш атаман удал и богат, всем Доном владает! — сказал молодой кашевар.
— Наш атаман прошлый год персицка царя покорил, караваны купецкие разбивал, воевод казнил, а царь ему милость дал, — подхватили собравшиеся казаки.
— А ныне наш атаман казацкое царство ладит от Буга до Яика, всех беглых зовет! — подойдя, подхватил Еремеев.
Тот мотнул головой.
— Пошто к вам! К Василию Лавреичу, мыслю я, наша дорога.
— А что за Василий?
— Василия Уса не слышал?! Таков богатырь-то великий! Бояр сокрушитель, дворян погубитель, неправды гонитель — вот кто он, Василь-то Лавреич! Он ватаман-то поболе вашего будет!
— Поболе?! — с насмешкой переспросили его из толпы.
— Мужики с ним всю Тульщину и Тамбовщину погромили, дворянские домы пожгли, — продолжал пленник. — А вы что? Слава про вас шумна, а поистине молвить, так вы не за правду идете, а по корысти…
— А Васька за правду? — спросил Разин.
— Василий за правду! — уверенно подтвердил пленник. — Все ведают, что Василий Лавреич за правду. За ним-то всяк, не жалея души, полезет. Таких ватаманов, как он, больше нет…
— Сам видал ты Василья? — спросил его Разин.
— Я не видал. Народ видел! Весь народ говорит — стало, правда!
— Каков же он атаман?
— Орел! Собой богатырь. И ростом взял, и дородством, и силой, и головою мудрец. С ним разок человеку потолковать, его речи послушать — и хватит тебе утешенья и радости на всю жизнь.
— Красно говоришь!.. — оборвал Минаев, подошедший со стороны, заметив волнение и скрытую ревность в глазах Степана.
— А где он, Василий-то, ныне стоит? — в свою очередь, перебил Степан.
— Вот и сам-то ищу. Сказали, что тут на Иловле, али на Камышинке-речке, в лесу он скопляет силы. Тьма народу к нему идет. Сказывают, и в день и в ночь все приходят.
— Митяй! Мы писали ведь к Ваське? — спросил атаман Еремеева.
— В
— А что ж он на отповедь?
— Невежа, нахальщик! — отозвался из толпы Наумов. — Гордится, знать, крепко: ни послов не шлет, ни сам не идет. Пошли-ка к нему меня, Тимофеич. Уж я наскажу ему ласковых слов… За рога приведу с повинной!..
— Ты с ним свару затеешь, а нам надо дружбой. Один у нас враг-то — бояре! — ответил Степан.
— Есаулов послать с дарами! — выкрикнул кто-то из казаков.
— Ладно, там разберемся… Пустить мужика, куды схочет сам. На что нам его! — прервал Разин.
Слава Василия Уса встревожила Разина. Кругом шумел свой огромный табор. Все было покорно воле Степана, но слова мужика не давали ему покоя.
«Единый должен быть атаман у всех казаков, — думал Разин. — Вон тогда, при Богдане, какая могучая Украина повстала — держава великая! Все атаманы и атаманишки под единую руку пришли… Говорят, что меня весь народ величает, ан — врут! Не в едином во мне народ спасения ждет. И сам ведь я ныне слыхал, как Ваську народ прославляет… В глаза-то первым меня зовут, а в сердцах как?.. Походи по стану, послушай, что бают, может, иное услышишь — не похвалу себе, а укор…
Ведь видать, что мужик не подсыльщик, от сердца все молвит… А к Ваське придет ли кто с эдаким словом про Стеньку, Разина сына?!»
Василий — мужицкий вож
Василий Ус лежал у лесного костра на овчинной подстилке. Перед ним стояла глубокая деревянная миска с похлебкой.
— Да кушай ты, Васенька, кушай, сыночек. Не станешь ись, язва тебя еще пуще замучит. Перво дело с твоей хворью — ись надо лучше. Грудиночка-то жирна-а!.. — уговаривала его старуха стряпуха.
— В душу нейдет. Отвяжись, мать! — отмахнулся Василий. — Укрой тулупом, знобит меня что-то…
— Туманом с реки потянуло — вот то и знобит! — отвечала старуха, уже укрывая его огромной шубой на волчьем меху. — Горяченькой похлебал бы — и легче бы стало!..
Василий смолчал. Он лежал, как груда огромных костей, набитых в кожу. Все большое бессильное тело атамана было словно чужое его живой русоволосой голове, на которой светились темные большие глаза. Кудрявая русая борода еще не серебрилась сединой.
— Знахарка прислала тебе щавельку. Велела сырым ись, — сказала старуха.
— Ну вот, угодила! Давай сюда. Я ныне будто корова — любую траву, а пуще с кислинкой бы ел.
Старуха придвинула к нему лыковую плетеную кошелку с щавелем. Василий набрал костлявой рукой полную горсть.
У костров вокруг по лесу был разбросан табор. Сотни три разношерстного оборванного сброда сидело в дыму, подставляя к кострам каждый свой котелок или плошку с просяной похлебкой, с ухой. Иные пекли в золе рыбу, те, вздев на ветки, обжаривали в огне кусочки бараньего мяса, свиного сала. В стороне, на поляне, бродили спутанные кони.