Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
— Сам будет в Черкасске сидеть, а других посылать в разбой! — сказал Прозоровский.
— Что ты, боярин! Он ныне захочет Москве доказать, что не вор, а добрый казак, что при нем на Дону вся смута утихла. А что нам Корнилы Ходнева жалеть!
— Одна сатана! — облегченно согласился боярин.
Струги у Болдина устья, однако, продолжали готовить. Это делали не спеша, как доделывают начатую работу, утратившую прежнее значение, но, в общем, не лишнюю в хозяйстве.
И вдруг эта весть!..
Михайла Прозоровский заметил
В прошлый год, дьявол, вышел на Волгу в полутора тысячах, а теперь идет в четырых!.. Караваны ли грабить, города полонять, или — в море?!
Если опять начнутся разбои на Волге, то астраханским воеводам не усидеть на месте. Прогонят! Пошлют куда-нибудь в Сольвычегодск… «разводить винограды»…
— Гонец где? — спросил воевода брата.
— Гонец у меня взаперти, ключ со мною. Ночь шел, а там переправы ждал долго. Я накормил его, чарку согреться поднес да велел уснуть…
— Слух по городу не пошел бы. Гонца тотчас назад пошли, Миша. Да смотри сам проводи его за ворота, чтобы в городе слова ни с кем! А к царицынску воеводе писать, чтобы тотчас же повещал обо всем в Казань голове Лопатину… Да постой, — перебил сам себя боярин. — Я вместе с тобой в Приказну палату. Расспрашивать стану гонца… Эй, Митяйка!.. — громко позвал боярин.
Желтоволосый подросток в длинной рубахе, в коротких холщовых портах босиком вбежал в спальню.
— Живо давай одеваться!
— Иван Семеныч! — вслед за Митяйкой входя в спальню, плаксиво заговорила боярыня. — Неужто беда?..
— Ох, свет Маша! Язык-то — враг! Ты бы не стряла. Не женское дело! — одернул ее воевода. — Велела бы лучше птичницу Проньку лозой постегать, что павлины по саду гуляют! А в градски дела не липни!.. Да девки Аленка с Анюткой поутру шныряли чего-то украсть, дознайся!..
Митяйка хотел натягивать воеводе бахилы [6] , присел перед ним. Иван Семенович досадливо дернул ногой, со злостью ткнул его пяткой в нос.
6
Бахилы — сапоги с голенищами выше колен.
— Вишь, ноги не мытые, дура!
Не смея заплакать, Митяйка схватился за нос, отполз на карачках и быстро выскочил вон.
— Среди стрельцов надо уши завесть да ко всем воротам — своих верных людей… Воевода, скажи, велел воротных прибавить… Объезды ночные вокруг стен удвой, да по всем дорогам ловить, кто едет с верховьев, тащить в Приказну палату к расспросу, — распоряжался боярин.
Митяйка с раздувшимся носом принес бадейку воды, обмыл боярину ноги, ловко, привычно обул.
— Дядя Миша! Дяденька Миша! — крикнул младший сын воеводы Борис, вбежав босиком и в одной рубашке.
— Да, князюшка,
Но мальчишка уже скакнул на колени Михайлы, обнял его за шею.
— Боярину-батюшке перво иди целуй ручку, бесстыдник! — тянула нянька мальчишку.
— Отстала бы, старая дура! — отмахнулся мальчишка. — Дядя Миша, кататься! — заскулил он плаксиво.
— Досуга нет нынче, Боря. Постой, в иной день покатаю…
Старший сын воеводы, шестнадцатилетний Федор, слишком толстый для своего возраста, затянутый натуго пояском, подошел к отцу, привычно поцеловал его руку, поцеловался с дядей.
— В объезд возьмешь нынче, как обещал? — спросил он Михайлу.
— Из градских ворот никуды! — решительно оборвал воевода.
— Велика напасть! — пренебрежительно отмахнулся Федор. — Мы к Болдину устью только струги смотреть!
— До стругов поезжай, а дале — ни шагу, — разрешил отец. — Да к делам пора обыкать: перво с нами поедешь в Приказну палату. Мать поесть велела бы дать, там скажи.
В белых сенях накрывали стол, ставили блюда.
— Боярыня, нам недосуг, — выходя одетым, сказал воевода. — Наскоро лишь закусить.
Спешить, казалось, и некуда, но боярину не до еды.
— Да много ли тут, боярин! Пироги со стерлядочкой, да икорка, да…
— Брось! Квашена молока дай да хлебушка свежего. То нам и в путь, — беспокойно сказал воевода.
— Хоть икорки! — настаивала боярыня.
— Рыбное с молоком не идет.
— А хлеб-то ржаной — аль боярская пища?!
— В обед расстараемся, Машенька-свет, а ныне — дела! Вишь, к обедне и то недосуг, — прервал воевода. — Ты птичницу не забудь отодрать за потраву. Тепличну клубнику павлинам скормила, проклятая баба!..
Наскоро похлебав, торопя за собой брата и сына, воевода вышел во двор.
Конюх торопливо разбирал дрожащими пальцами конскую гриву, выплетая одною рукою тесьму, другой проводя гребешком по волнистому волосу.
— Сказывал, с вечера заплетать для волны, — строго сказал воевода.
— Ей-богу вот, с вечера… — заикнулся конюх.
Боярин ударил его в подбородок серебряной рукояткой плети.
— Божишься еще!..
— Прости, осударь боярин, проврался! — на коленях воскликнул конюх, зажав окровавленную бороду.
Вереница конных помчалась от воеводского дома: четверо стремянных стрельцов, два конюха с заводными лошадьми, воевода с братом и старший сын воеводы Федор, одетый в платье стрелецкого сотника.
По пути сам боярин ударил плетью в ставень князя Семена Иваныча Львова. В ту же минуту стольник Семен выехал из ворот своего дома в сопровождении одного холопа.
— Слыхал, Семен, вести? — спросил воевода.
— Слышал, боярин. К тебе было выехал…
— Отколе прознал?
— Лазутчик меня взбудил час назад, пришел на ладье с верховьев…