Степан Разин. Книга вторая
Шрифт:
Лучше всего было взять город, обойдя его с тыла, от крымского рубежа.
Вдвоем дед Панас и Степан написали письмо к караульным воротным, обещая им милость, если они без шуму откроют ворота, и казнь — если поднимут тревогу. Воткнутое на пику письмо должен был передать одиночный казак, подскакав к воротам, в тот миг, когда войско будет стоять уже готовое к приступу. Выстрел со стороны ворот будет значить отказ воротных, и тотчас разинские казаки кинутся на стены. Лестницы с крючьями Разин велел заготовить днем, чтобы никто не знал о них даже в Кагальнике.
Дед
Поутру к атаману пришел Прокоп. Он был мрачен.
— Нынче гостей поджидаешь? — спросил он.
— Мыслю, нынче приспеют, — ответил Степан.
— Хошь серчай, хошь нет, Степан Тимофеич, а я пировать со старшиной не стану. Хватит, что святки у них пировал по твоим веленьям.
— Чего же ты хочешь? — спросил его Разин.
— Поставь ты меня в караул на всю ночь со всей моей сотней — ворота да стены беречь и дозоры править. Спросят, куды подевался Прокоп, ты скажи: службу правит. Вот и гостям твоим дорогим не будет обиды, и я не приду с ними пить.
Степан согласился. Указал никого из черкасских, когда приедут, не выпускать из ворот до его указа, отдал Прокопу ключи от зелейной башни, назначил заветное слово дозорам у стен и полевым объездам.
Прокоп видел, что Дрон Чупрыгин и дед Панас Черевик готовят станицы к походу. Он не дознался — куда, но главное было наруку: Дрон с Черевиком выведут кагальницких казаков из стен города, а черкасское войско Корнилы тем временем вторгнется в стены, легко раздавит оставшихся кагальницких и схватит Степана.
Прокоп недаром просился, чтобы Степан в этот день назначил его со станицею в караулы. Друзья Прокопа будут стоять на кагальницких башнях у зелейного погреба, у житных клетей, а сам он станет у ворот городка.
Между Прокопом и Корнилой Ходневым был сговор о том, что в самый разгар атаманской пирушки черкасские станицы подойдут по льду с левого берега под стены и в это самое время, по выстрелу на берегу, Прокоп взорвет пороховую казну Разина. Башня взлетит в воздух, и черкасские казаки ворвутся в Кагальник через свежий пролом в стене…
— За порохом там к тебе будут дед Панас али Дрон, — сказал Разин. — Им пороху дашь из зелейной казны сколько спросят.
— Было б твое веленье, — безразлично ответил рыбак. Выраженье тревоги блеснуло в его глазах, но он удержался и ничего не спросил.
Уже на пороге землянки он вдруг замешкался и, нерешительно возвратясь, по-бычьи потупился и обратился к Разину:
— Не гневайся, батька! Нет веры во мне к понизовым. Прими от меня для нужды, вдруг годятся.
Он протянул два заряженных пистолета.
— Чего ты мне каркаешь, будто ворона! — со смехом сказал Степан. — Их горстка, а нас сколько будет!
… Не меньше десятка свечей горело в землянке Разина. Их пламя играло в кубках и стопах с вином, в гранях камней, украшавших платье, в широких круглых зеркалах серебряных
Слушая гул голосов и время от времени поднимая свой кубок, чтобы стукнуться с кем-нибудь, Степан Тимофеевич ни на минуту не забывал, что ему надо быть трезвым. Он уже предвкушал победу и с нетерпением ждал, когда же начнут пьянеть гости. Он подсчитывал, сколько получится казаков, если сложить кагальницких вместе с черкасскими, и сколько людей он получит еще после раздачи хлебного жалованья из осадных запасов Черкасска. Он рисовал себе непривычный зимний поход на Волгу и размышлял, что нужно ему для того, чтобы пройти без потерь, минуя Царицын, прямо по Манычу, через морозные и метельные степи, к низовьям Волги.
Корнила Ходнев сам завел разговор о хлебе:
— Ныне бояре мудруют над нами, жмут, а казаки голодуют, когда у нас хлеба довольно.
— Не у тебя ли уж, крестный, припрятан хлебец? Пошто же ты его казакам не даешь? — спросил Разин.
— Я осадные житницы разумею, — спокойно сказал Корнила.
— Как можно, Корнила Яковлич! А вдруг на нас крымцы нагрянут!.. Да и много ли там! — воскликнул Степан, изобразив, что он сам никогда и не думал об этом хлебе…
Корнила склонился к нему через стол, заговорил, как о тайне:
— Бояре идут нас в осаду садить — стало быть, время пришло с осадных житниц сбивать замки и печати. Пора казакам покинуть разброд, заедино подняться — вот, Стенька, в чем правда! Влезут бояре на Дон — не высадить их назад!..
— Али ты в войско мое проситься вздумал? — с усмешкой, прищурясь, спросил Степан.
— Я к тебе не глумиться приехал, Разин, — раздраженно сказал Корнила. — Какое там к бесу «твое», «мое»?! Едино Великое Войско донских казаков. Позор падет на меня и тебя навеки, когда через наши раздоры придут воеводы на Дон!
— Чего же ты хочешь?
— Хочу задавить войсковых есаулов Михайлу Самаренина да Семенова Логинку — вот я чего хочу. А без тебя не осилить. Они письма пишут боярам, зовут воевод, чтобы тебя побили. А мне краше ты, чем бояре: хоть вор, а казак!
— Вот, батька крестный, спасибо за правду! — со смехом воскликнул Степан. — А пошто же ты, крестный, покинул Черкасск? Тебе бы сидеть там покрепче да мне написать приходить и ворота открыть бы. Уж я бы к тебе пришел. А ныне тебя самого-то не пустят назад, скажут: «С вором спознался!»
— Ворота отворят, Степан, — твердо пообещал Корнила. — Ведь на воротах не Логинка с Мишкой — простые казаки.
Степан усмехнулся. Его подмывало сказать, что ворота откроют нынче к утру, но он удержался.
— За чаркой такие дела не судят, крестный, — сказал он. — Мы завтра с утра на кругу потолкуем, а ныне для встречи нам пить. Покойник Минаев привез мне в гостинец медку. Ты отведай.
Он налил Корниле полную чашу, стукнулся с ним и оглядел все казачье собранье.
Узколицый Фролка пьяно перебирал струны своих гусель, сидя с полуоткрытым ртом.