Степная радуга(Повесть-быль)
Шрифт:
— Ежели кто и по плечу мне, так это задушевный друг мой, Вечерин Аким Андрияныч. Он и книжки читает, и в политике силен. Голова! — не уставал восклицать захмелевший хозяин. — На широкую ногу живет! Бакалея и промтоварная лавка у него — в городе поискать. И выпить горазд. Крепкого корня мужик. Из старообрядцев. В молельной его место у амвона. Батюшка туды других не подпускает — специально для Акима Андрияныча бережет. Другим — ни-ни! Завидую. Честно говорю, завидую ему. И дружбе его с уездным начальством завидую. Мне бы таких дружков не мешало. Уставщик балаковской церкви Кадилин —
Слушал Архип его пьяную болтовню и не понимал, про какую это родню он говорит, на что намекает?
А на следующий день прибежала в дом к Полякову девушка — со щеками румяными и пышными, как две булки. Прибежала будто бы по делу — моченых яблок попросить. А сама так и зыркает острыми глазенками на Архипа, богатым — в кружевах и вышивках — платьем перед ним шебаршит, духами густопахучими обдает.
— Что за фифа эдакая? — не выдержал, шепотом спросил у дяди Архип, выйдя за ним следом на кухню.
Тот брови насупил, глянул сердито.
— Не болтай, чего не след! Глаза протри да зорче вглядись. Богаче невесты во всей округе не сыщешь. Не с лица воду пить. Ее краса в ином. Человеку, коему она достанется, широкий простор в жизни уготовлен. Батя-то ради любимицы своей ничего не пожалеет, большущую денежку отвалит. Торговую лавку, слышал, посулил в приданое. Вот она где, красотища-то!.. Так что ты с ней, Настенькой Вечериной, поаккуратнее будь, поласковей обхаживай — будет чем поживиться! Да случись моей думке сбыться — мы с тобой, племяш, эдакую торговлю здесь развернем, любо-дорого! Всему миру на зависть…
Из кухни дядя принес пустой кувшин и сказал гостье ласково:
— Яблок моченых я вам, разлюбезная Настасьюшка, мигом подберу, один к одному. Будет чем Акиму Андриянычу полакомиться с похмелья-то. В погреб пойду спущусь. Прошу извинить покорнейше, Что на время одних оставляю. Надеюсь, не затоскуете. Ко мне вот племяш, Архип Спиридонович, на побывку пожаловал. Парень он холостой и к тому ж городской, всяким обхождениям обучен. С ним, пожалуй, не придется тосковать, как с нами, стариками. Хи-хи. Молодым — красно место, а старикам — погреб. Ну, я пошел.
Архип было поднялся за дядей.
— Пойду пособлю вам, Ефим Иваныч…
Хозяин махнул рукой — оставайся, мол. А Настасья Акимовна обидчиво поджала пухлые губки.
— Дядя Ефим и один, без вашего участия, управится. Стариком-то он лишь прикидывается, а сам еще на молодок поглядывает. Не так ли, дядя Ефим?
— Были когда-то и мы рысаками. А ноне все подковы истерлись, — со смешком ответил он и, прижав кувшин к боку, зашагал к двери.
Оставшись наедине с вечеринской дочкой, Архип неуклюже тормошил бахрому скатерти на столе. Первой заговорила Настасья Акимовна:
— Правда ли люди судачат, будто из города всякая смута исходит и будто самого царя-батюшку чуть бомбой на улице не убили?
Архип ответил уклончиво:
— Раз так говорят… Нет дыма без огня…
— Страх божий! — Она испуганно
Дымно, сказывают, у вас там… А к нам, Архип Спиридонович, надолго ли? Погостить али как?
— Погостить. У меня работа в городе.
— Работа в лес не убежит. А дело хорошее мы можем и здесь вам подыскать. Вот хотя бы у папани в лавке… Поживете здесь малость, обвыкнете и, право же, уезжать отселя не захотите…
Она вынула платок из карманчика и стала помахивать им перед разгоряченным лицом. Плечо ее коснулось Архипова плеча, и он сквозь рубаху почувствовал, какое оно теплое и мягкое.
Архип слегка отодвинулся, а она, притворно ахнув, выронила платок из рук. Он поднял его с пола и подал Настасье Акимовне.
— Спасибочко, Архип Спиридонович! — умиленно пропела она. — Сразу видно городского кавалера.
Тут в дверях показался хозяин с кувшином в руках, доверху наполненным яблоками. Он поставил кувшин на стол, удовлетворенно погладил бороду.
— Любо посмотреть на голубков воркующих! Эх, молодо-зелено! Мне бы твои годы, разлюбезный племянничек мой. Уж я-то бы не проворонил Настасью Акимовну, знал бы, как ее ублажить. Миловал бы, как принцессу, молился бы на лик ее светлейший. Право слово.
— Шалун вы, Ефим Иванович, своими речами девушку в смущение вводите. — Она потупила взор и, поднявшись, краем глаза глянула на Архипа. — Так вы к нам захаживайте, Архип Спиридонович! Желанным гостем будете — хоть дома, хоть в бакалее у папани. Запросто приходите, по-свойски.
Она обхватила кувшин широкими ладонями и раскланялась.
Длинный шлейф платья, дергаясь, пополз по половику к двери.
— Вот это баба! Царица! Жаром от нее так и пышет, — проводив гостью восхищенным взором, произнес Ефим Иванович. — Чует мое сердце, с первого взгляда втюрилась. Глазами-то так и стреляет, так и стреляет. Охотница. За такой взгляд и чарку опрокинуть не грех…
И хозяин полез в шкаф за бутылью.
От назойливых хмельных речей дяди, от запахов самогона и цветочных духов, не выветрившихся еще в комнате, Архипу сделалось не по себе.
За сумрачным окном всхлипнула гармонь, послышались голоса, смех. Архип накинул полушубок на плечи, вышел на крыльцо. Черное небо было густо усыпано звездами. Ни ветра, ни мороза — вечер как по заказу.
На противоположной стороне улицы на чурбане, придвинутом к завалинке скособоченного дома, сидели девки. Возле них франтовато прохаживались молодые люди. Кто-то тихо наигрывал на гармонике, невпопад перебирая лады. Когда подошел Архип, гармонист — чубатый, веселоглазый малый, сидевший в тени, на самом краю чурбана, — широко развернул мехи, вспугнул ночь песней «Когда б имел златые горы…». Пел и играл он неумело, сбивался с темпа.