Степная сага. Повести, рассказы, очерки

Латынин Валерий

– Батя как, не лучше ему?

– Спит зараз. Ему какую-то микстуру сонную прописали. Ежели сам не проснется, будить не будем. Слабый совсем.

– Ладно, пусть отдыхает, я только гляну на него одним глазком.

Валентин шагнул за занавеску, разделявшую помещение, и увидел спящего отца, точнее, только его исхудавшее лицо, не закрытое одеялом. Щеки впали. Вокруг глаз образовались темные круги. Нос заострился. Синеватые губы приоткрыты, как у ребенка. Резко выступил кадык на морщинистой шее. Густые, клочковатые брови сведены к переносице. И оттого лицо

выглядело суровым и беззащитным одновременно. Но дыхание было ровным, не хаотичным, как у смертельно больных людей.

Сын наклонился над спящим отцом и легонько прижался щекой к его выпростанной из-под одеяла руке. Потом вернулся к матери, наблюдавшей за ним из кухни, и тихо, но уверенно произнес:

– Мам, все будет хорошо. Вот увидишь, отец выздоровеет. Мы с ним еще по станице прогуляемся.

– Славный ты наш! Дай-то Бог, чтоб так и вышло! – растроганно произнесла Оксана Семёновна и промокнула глаза кончиком рукава халата. – Мой руки, зараз повечерять соберу.

– Мам, ты не очень там… Я бы кислого молока с хлебом поел, и достаточно на ночь.

– Ой, сыночек, дак я насчет кислого молока не расстаралась. Совсем из ума выжила, забыла, как ты его любишь. Завтра попрошу, чтоб больше приносили. Литра два. А то нам с дедом совсем мало надо.

– Прости, мама, я тоже забыл, что Квитку продали. По старой памяти сморозил… Попью чайку с хлебом и абрикосовым вареньем.

– Узвар из сушки есть, пирожки с курагой. Зараз достану из погреба и жерделовое варенье.

– Да я сам, мамуля. Только ключ от погребицы дай.

– Мы ж не замыкаем никогда. Замок только наброшенный. А выключатель справа на дверной коробке.

– Помню.

Через несколько минут Валентин привычно расположился на широкой лавке возле обеденного стола и с аппетитом поглощал испеченные матерью пирожки, ел янтарное абрикосовое варенье и запивал душистым компотом из сушеных яблок, груш и вишен. Коротко сообщал столичные и домашние новости, без волнительных подробностей.

Оксана Семёновна сидела на табуретке возле не остывшей еще печки, благостно опустив натруженные руки на колени, и завороженно любовалась сыном, слушая и не очень-то вникая в его отрывочную информацию. Ее смуглое, немного опухшее лицо с карими глазами, от которых солнечными лучами разбегались улыбчивые морщинки, было умиротворенным и светилось нескрываемым материнским счастьем.

Глава 4

– Папа, ты не спишь? Слышишь меня? – Валентин наклонился над отцом и взял его изможденную руку, перевитую синими жилами вен, в свою ладонь, покачал ее из стороны в сторону. – Я Валентин, твой младший сын.

Он увидел, как дрогнули веки глубоко запавших глаз и по бледно-серому лицу пробежала виновато-радостная гримаса. Непослушные веки, как заржавевшие железные створки, с трудом разошлись, и на сына из подслеповатых, окантованных краснотой глаз устремился ощупывающий взгляд.

Сначала шевельнулся острый кадык на шее, потом напряглись бесформенные синюшные губы и из них вырвался сиплый полушепот:

– Ты приехал, сынок?

Отец

попытался сжать руку сына, но только едва заметно качнул ее, на большее сил не хватило. Его глаза подернулись маслянистой пленкой подступивших слез:

– Слава Богу, встретились! А я уже не надеялся увидеть тебя.

Валентин приник щекой к многодневной колкой щетине на лице отца, бережно обнял его за плечи. Чтобы скрыть волнение, проговорил излишне бодрым голосом:

– Здорово, батя, здорово! Да разве мог я не приехать, когда такую тревожную телеграмму про твою болезнь получил?

– Всяко бывает. Мы с матерью дюже переживали, что ты мог погибнуть под бомбежками в том горемычном совете.

– Обошлось без бомбежек, отец. Из бронетранспортеров и танков постреляли, это было. Но, как видишь, живой и невредимый.

– Ну и славно. Подыми меня трошки выше, а то плохо вижу тебя. В тумане все… Так лучше. А чего же ты не в форме?

– Да я же в отпуске. Форма на службе надоела.

– А мы бы с матерью погордились. – Яков Васильевич попытался улыбнуться, но мышцы лица плохо подчинялись ему, и улыбки не получилось. – Три сына полковника… это не только для нашей семьи, но и для станицы почетно!

Отец постепенно приходил в себя после ночного болезненного забытья. Недаром говорится, что сон – это временная смерть. Слова старика становились осмысленней, а речь – более связной, голос крепчал. И хотя это был еще не прежний голос главы семьи, твердый, наставительный, который привыкли слышать дети, но и на голос умирающего он не походил. И сын с радостью подметил это:

– Батя, а ты не так плох, как я себе представил. Мы с тобой еще споем и спляшем…

– Шуткуешь, сынок? Отплясал я свое. Не сдюжаю хворобу. Кровь не греет совсем.

– Ты со своими выводами не спеши. Чтобы кровь грела, ее горячить нужно. Двигаться. Питаться нормально… А ты? Ничего не ешь. Лежишь сутки напролет, не поднимаясь. А хочешь, чтобы кровь циркулировала по организму.

Валентин выговаривал отцу с улыбкой, чтобы невзначай не обидеть больного, но в то же время – твердым командирским голосом, будто ставил задачу своему подчиненному:

– Начнем с тобой делать массаж и зарядку каждый день, через неделю запросишься по двору прогуляться.

– Нет силы, чтобы подняться, – оправдывался отец. – Ноги не слушаются, живот отказывает. Раньше хуч до уборной доходил, а теперь и на ведро – только с помощью матери, да и то… стыдно говорить…

Яков Васильевич замолк, с трудом сдерживая волнение. Перемолол желваками прихлынувшую досаду и продолжил жаловаться, снизив голос:

– Теперь, сынок, не всегда и на ведро получается… Иной раз и не донесу… Матери забот прибавляю. Как с грудным дитем нянькается – подмывает да пеленки меняет. Нету сил моих совсем. Так-то вот старость проявляется – опять в детство впадаем. Да только некому нас обихаживать, мать сама на ладан дышит, а вы далеко разлетелись из родного гнезда. Разве что похороны соберут вместе? Видать, скоро уж в последний путь отправляться.