Степная сага. Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
– А какая разница? – махнул рукой с надкушенным куском хлеба Виктор. – Лишь бы в голову било и настроение поднимало.
– Может, тебе и все равно, а мне нет. Вторак я только для выпивох делаю. И то – без куриного помета, как некоторые, чтоб забористей было. Для себя и гостей изготавливаю только настоящее вино, литров четыреста за сезон. От него крылья растут, а не копыта, если только лошадиными дозами не глушить.
– А кто их знает, дозы свои? – поинтересовался Володька Зимовой.
– Кто под забором не валяется и с красным носом не ходит, тот, наверно, знает, – рассудил
– Давайте стаканы. Будем дальше измерять свои дозы, – подцепил баллон за горло Григорьев. – Воробью больше трех стаканов не налью.
– Это почему? – удивленно вскинул кроличьи глаза Виктор. – Я слабже всех, што ли?
– Насчет того, слабже или нет, не знаю. А вот нос красный, а это, как сигнальная лампочка, говорит, что ты финишировал уже на этом направлении.
– Во, бляха-муха, дает! Нос мой ему не нравится. Это родителям моим выговаривать надо, что нос у меня такой, а не мне. Я-то здесь при чем?
– Ну да, ни при чем. Он у тебя с рождения покраснел, будущие выпивки почуяв.
– Вот язва! За это тебя и директор совхоза из своих извозчиков рассчитал.
– Напугал ежика голым задом наш барин. Я што, хуже жить стал? Сам себе хозяин. Ни перед кем шапку не ломаю. Не так?
– Так! – стукнул донышком граненого стакана о стол Воробьев. – Наливай, единоличник!
– Почему единоличник? – поинтересовался Валентин.
– А ты што, не знал? – повернулся к Середину Петр Столяров. – Единоличник и есть. Когда совхоз стал, как это сказать…
– Акционироваться, – подсказал Ложкин.
– Вот-вот, акционироваться. А Саня не схотел идти под ярмо, семейные паи на землю, что поделили между станичниками, забрал. Сам теперь управляется. А мы в кабалу попали, по нескольку месяцев зарплату ждем.
– Какую там зарплату? – хмыкнул Воробьев. – Натурпродукта. Хорошо, если зерном дадут. Помолоть на муку можно. Скоту скормить, птице. А если – яблоками, че с ними делать? Токо бражку. Ну, братцы, за здоровье!
– Воробей, не гони вороных! Успеем еще набраться под завязку, – урезонил нетерпеливого товарища хозяин дома. – Мы все-таки давно с Валентином не виделись. Не мешает поговорить по-трезвому. Нам есть что вспомнить. С малушка дружим, лет с двух или трех. У меня в альбоме фотография есть, где мы с ним возле лисапеда стоим, ростом с колесо. Во как!
А представляете, какие у меня были глаза, когда ко мне в часть, что за три тысячи верст от дома, в казахстанских песках, Валька в курсантской форме заявился? Я чуть с катушек не съехал, думал – глюки. Все взаправду оказалось. Узнал Валька из писем родителей, что я попал в Капчагай служить, взял увольнительную и ко мне из Алма-Аты мотанул. Потом я к нему не раз в увольнения ездил, да и не только в увольнения, по правде сказать. Такое, маэстро Ложкин, не забывается. Так что ты зря нашего кореша на вшивость проверяешь.
– Я же не сам выдумал, в газетах писали…
– Мне на ту писанину – тьфу! Понял? Покупные писаки в любую сторону что хочешь накатают. А Валентин – человек! И никто меня не переубедит в обратном.
– Да никто и не собирается переубеждать. Давай лучше накатим за друга детства. Он нам тоже не чужой.
Разговоры
– Котлеты? – чутко повел носом в сторону хозяйки Ложкин.
– Да. Все никак не успокоится моя квочка. Боится, чтобы вы голодными не ушли.
Ложкин благостно погладил рукой припухающий живот, с певучими нотками в голосе похвалил заботливую жену друга:
– Дай Бог здоровья Любаше, никто в станице вкуснее ее не готовит!
– А ты уже во всех дворах успел постоловаться? – поинтересовался Столяров.
– Ну, может, не во всех, но во многих. У нас народ консервативный, любит живую музыку. Магнитофонов с музыкальными кассетами и дисками ему не хватает. Предпочитает песни под гармошку или гитару. Да и хором еще поют. Правда, больше – старики. А молодым гитару подавай. Так что мы с моей шестиструнной подругой не скучаем.
– Потому и не женишься никак, все молодух своими песнями охмуряешь, – хохотнул Зимовой.
– А я разок на молоке обжегся, теперь дую водку, – смешком ответил Ложкин. – Какие наши годы?
– Я уже дед, – торжественно сообщил Столяров. – Гляди, Вовка, допоесся, што некому будет стакан воды подать.
– Была бы шея, а хомут найдется, – отшутился Володька и, взяв гитару, запел: «Каким ты был, таким остался, орел степной, казак лихой…»
Под песню друзья продолжили трапезничать. Зимовой быстрыми движениями дохлебывал уху. Столяров осторожно обирал губами рыбий скелет. Григорьев, наклонившись над опустевшей миской и зажмурив от удовольствия свои челубеевские глаза, смаковал скибку соленого арбуза. Воробьев тоскливо смотрел то на порожний стакан, то на поющего товарища.
Середин, оперев подбородок на сомкнутые кисти рук, с интересом наблюдал за своими, уже далеко не молодыми, приятелями, воскрешая в памяти их детские образы. Из далекого и безмятежного времени выплывали румяные и улыбчивые мальчишеские лица, щупленькие фигуры, одетые в светлые сатиновые рубахи, хлопчатобумажные серые штаны, со многими следами штопок, а то и явными заплатками, в резиновые или кирзовые сапоги, пальтишки, перешитые из отцовских старых пиджаков. Вот они веселой, гомонящей стайкой идут с самодельными удочками рыбачить на ближайшие к станице рукава Донца, называемые речками и ериками, – Плеску, Барсовку, Замануху, Лебяжий и Гусиный ерики.
Сколько им было в ту пору лет? Пять – семь, не больше. Но каждый был уже довольно значительным помощником в семье, имея свои определенные обязанности по хозяйству. Они ухаживали за домашними животными и птицей, встречали с выпаса коров, а нередко помогали взрослым пасти стадо. Собирали упавшие на землю яблоки и груши на корм скоту и для приготовления сухофруктов на зиму, заготавливали траву для кроликов, пропалывали сорняки на огороде, собирали для топки печей, на которых круглогодично готовилась пища, подсохшие за день коровьи лепешки на улице.