Степной рассвет
Шрифт:
— У танкистов тоже времени нет это четыре. И пехота уже к атаке последнего плацдарма готовится. Хватит уже буксовать, товарищи! Сейчас наши танки все еще горят на плоскогорье! А нам мост нужен. И плацдарм на том берегу. Нет у нас времени, значит будем импровизировать. Бой уже два дня идет, сколько еще наших пехотинцев и танкистов должны погибнуть, пока мы этих гадов за реку отбросим? И пусть даже отбросим, но если мост они взорвут, то сколько людей погибнет, чтобы их оттуда выбить? Сейчас день, а впереди ночь. Мы летим ночью, значит, нам нужен свет и ориентиры в районе цели, так?
— Ну так, и что с того?
— Бочки с горючим у нас
— Допустим есть. И чем они нам помогут?
— Одна неполная полутонная бочка с зажигательной смесью взорванная на высоте пары десятков метров это десятки метров горящей земли. И горящей достаточно долго. А взорвавшаяся прямо на земле… Да тоже ничего приятного для японцев. Один СБ как раз две таких посудины поднимет. А мы эти пионерские костры для себя и для наших ребят уличным освещением сделаем. Бомберы, те пусть в свете САБов бомбят, а нам их времени горения не хватит. Нам желательно надолго их оседлать, загривок покусывая. Нам маяки нужны, как кораблям во время шторма. Вот в их свете уже мы свои гостинцы уложим и ПВО местное частым гребнем причешем. Потом для наших «ракетометчиков» осветительные ракеты пустим. Хотя вот для удара эрэсами можно и одним САБом пожертвовать. Ну, неужели же этой иллюминации им не хватит для работы? Как думаешь, Дементьев, хватит твоим орлам света?
— Хм. Да кто ж его знает пока не попробуем…
Горелкин вместе с Бочковым уехали в штаб командующего армейской группы. Вопрос был серьезный и до их возвращения никто толком не знал, состоится ли вообще этот вылет или нет. Павла переживала за свою затею. Порой в ее мозгу начинали просыпаться запоздалые опасения «А вдруг только хуже будет? Вдруг просто людей погубим, безо всякого толку?». Про свою смерть ее «извилина» думать почему-то наотрез отказывалась. А вот муки совести от неуверенности в успехе долго не давали ей покоя. Наверное на борьбу с собой она потратила даже больше сил, чем на убеждение комэска. Как бы там ни было, через несколько часов начальство вернулось в расположение, и операция, которую все, включая ее главного автора, считали жуткой авантюрой, началась. Точно в назначенное время первыми взлетели «Кирасиры» и Р-10, а за ними остальные участники…
В начале рабочего дня все женщины на своем рабочем месте хотя бы несколько минут обычно заняты одним и тем же. Отперев амбарный замок, Маша первым делом достала небольшое зеркало, чтобы найти ответ на извечный женский вопрос «Кто на свете всех милее?». На стоящего боком к ней часового она даже не обратила внимания «Он же все время тут стоит. Или не он, но такой же точно».
— Здравствуйте, красавица! О мой бедный разум! Эту минуту я запомню до конца моих дней. И даже если мне суждено будет погибнуть в жестоком бою с врагами за нашу Советскую Родину, то в последний свой миг я буду думать только лишь о вас одной! И шептать лишь ваше имя. О, Мария…
— Вам чего, товарищ? Вы кто такой?! Я охрану вызову…
— Вы ведь Песковская Мария Львовна, 16-го года рождения, уроженка Пензенской области, несудимая, член ВЛКСМ, направленная на Транссиб по комсомольской путевке?
— Да-а…
— Ну улыбнитесь же, Машенька, не нужно так пугаться. Ваша охрана уже прибыла и бдит на боевом посту. Вон, в окно поглядите.
За окном у крыльца станционного телеграфа, под развеваемым ветром красным флагом стоял гладковыбритый суровый красавец в форме бойца НКВД. Весь его облик от сурово
— А я, между прочим, ваш новый начальник старший лейтенант госбезопасности Дончак Сергей Иванович. Телеграфный аппарат в порядке у вас, можно работать?
— М-м-можно. А где Петя?
— Младшего лейтенанта госбезопасности Метелкина отозвали в Хабаровск. Не стоит об этом так переживать. Руководство его ценит как хорошего сотрудника и ничего ему там плохого не сделают. Но сейчас на этом участке Транссиба требуются еще лучше подготовленные люди. Ведь сейчас охрану специально усилили. И таких людей вам как раз и прислали. Гхе!
— А д-документы у вас есть?
— Гы-гы-гы! Благодарю за бдительность, товарищ Мария! Читайте. Разрешите еще раз представиться, Сергей Дончак. Я уже понял, что ваше сердце не свободно, но робко надеюсь хотя бы на дружеские отношения, раз уж судьба свела нас для совместного несения службы почти на самой границе нашей Социалистической Родины. Ну, а Петя… Да напишет вам ваш Петя, когда устроится.
— Как же так? Он даже не попрощался со мной…
— Да полноте, давайте лучше чайку с вами выпьем. Глядите, какие вкусные пироги мне мама в дорогу собрала…
Слово за слово и натянутость в беседе вскоре исчезла. И хотя телеграфистка еще немного удивлялась скорости исчезновения предыдущей команды чекистов «вечером одни были, а утром уже другие». Но вскоре лед растаял и лишь легкая грусть порою слегка туманила спокойный взор васильковых глаз главной красавицы этого забытого основной массой советских граждан населенного пункта «Как же он так со мной? Мог бы, уезжая, хотя бы в окно постучать».
Громов вел самолет по маршруту, плавно работая тремя РУДами и время от времени проверяя реакцию аппарата на действие рулей. Если бы Павла в такой момент могла бы прислушаться к его мозговым процессам, то из своей любви к порядку безошибочно определила бы содержимое головы комбрига как «чердак Шерлока Холмса после генеральной уборки» и была бы права. А профессор Проскура наверняка бы классифицировал эту голову наравне с сумрачными гениями науки.
— Георгий, возьми управление и пройди-ка по коробочке.
— Хм. Дело нехитрое. Управление принял.
Конечно, совсем роботом испытатель не был, но хирургический порядок в его мыслях во время испытаний присутствовал постоянно. У него иногда бывали и приступы ярости пополам с досадой, но никогда Михаил Михайлович не давал своим чувствам взять над собой верх надолго. Сейчас все мысли комбрига были как натянутая до упора тетива арбалета. Он слушал новую машину. Слушал не ушами, а всем своим существом.
— Ну что, заметил?
— Да вроде немного вправо тащит, Михал Михалыч. Или мне чудится.
— Не чудится тебе. Но тащит еще терпимо.
Когда разбился Чкалов, в чувствах Громова поселилась не только скорбь по утраченному давнему другу-сопернику. Там еще были досада, злость и вина. Хотя винить себя ему было не в чем. Разве что в том что не уговорил Валерия уйти с испытательной работы, но это было невозможно. Тот был хорошим и талантливым испытателем, но вот педантом он не был. И это стоило ему жизни. А Михаил даже в 20-х, перед испытаниями вроде бы уже многократно проверенных перед вылетом машин никогда не ленился сделать это еще раз лично.