Стерегущий
Шрифт:
Внезапно лейтенант услышал взрыв, громыхнувший где-то вблизи. Взрыв как бы прошел снизу через толщу воды и рассыпался по всему рейду с таким скрежетом и лязгом, словно обвалилась гора железа.
Лейтенант инстинктивно схватился за поручни.
На соседней «Палладе» вспыхнули прожекторы. В их свете стоявшие на палубе «Ретвизана» люди заметили два японских миноносца, мчавшихся прямо на броненосец. Через несколько мгновений к гулу первого взрыва примешался грохот еще одного, но иного типа и другой силы. Новый взрыв подбросил кверху водяные пласты, спокойно лежавшие вокруг корабля. Низвергаясь каскадами с высоты, они тяжело обрушивались на «Ретвизан»,
Прибежавшие со шкафута матросы доложили, что японская мина взорвалась в левой носовой части, в помещении подводных аппаратов.
Пока Развозов слушал не совсем связный доклад растерявшихся матросов, на всем корабле, мигнув несколько раз, погасло электрическое освещение. «Ретвизан» начал быстро крениться на левую сторону. В наступившей темноте стал слышен шум воды, вливавшейся в броненосец через сделанную миной пробоину.
Овладев собою, Развозов приказал бить водяную тревогу. С каждой минутой обнаруживались повреждения, одно опаснее другого. От взрыва борт прогнулся внутрь на полтора фута. Шпангоуты [15] в местах прорыва были помяты, скручены в сторону. Минный аппарат и его привод переломаны в куски, аппарат правого борта погнут, его фундамент срезан. Турбина повреждена, мотор затоплен.
15
Шпангоут — ребро корпуса корабля.
Инженер-механики ввели в строй аварийное оборудование, бросились спешно восстанавливать электричество, разводить пары.
Вода все прибывала, заполняя неповрежденные взрывом отделения. От вливавшейся воды нос броненосца садился ниже и ниже. Пустили в ход керосиновые помпы, чадившие синим дымом, но откачка воды шла слабо. Тогда инженер-механики приступили к затоплению правых патронных погребов. «Ретвизан», уже накренившийся до одиннадцати градусов, медленно стал выпрямляться.
Как только было достигнуто относительное равновесие корабля, комендоры «Ретзизана», не дожидаясь офицерских приказаний, по собственной инициативе открыли по неприятельским миноносцам огонь всех орудий.
Работа экипажа была успешной, жизнь корабля восстанавливалась. Снова вспыхнуло электричество. При его свете под пробоину стали подводить подкильный парус. Матросы подводили пластырь с исключительным упорством и находчивостью.
Молчаливые, черные от копоти люди упорно возились, что-то пригоняя, часто и сильно стуча молотками и зубилами. Они выжимали из своих мускулов всю энергию, все силы. Люди боролись за свой броненосец, за жизнь и честь корабля, — ему предстояло сражаться, — и не было шва и заклепки, которых не ощупали бы заботливо-внимательные руки.
К Развозову прибежал матрос: только что на китайской шампуньке приехал командир «Ретвизана» и требует вахтенного начальника к себе.
Лейтенант нашел командира на юте.
Лицо Щенсновича было спокойно и холодно; только едва заметное напряжение голоса выдавало его волнение да глаза растерянно бегали по сторонам.
— Что тут у вас стряслось? — хмуро спросил командир у вахтенного начальника, остановив, наконец, на нем глаза.
Развозов пространно и сбивчиво
— Тэк-с… Сюрприз! — протянул Щенснович и нарочито медленным шагом отправился осматривать повреждения, полученные кораблем.
Навстречу командиру поспешил с рапортом инженер-механик. Он доложил, что при взрыве в помещении подводных аппаратов из шести человек находившейся там минной прислуги погибло пять. К удивлению всех, спасся минно-машинный унтер-офицер, спавший на подвесной койке против входного люка. При затоплении отделения он был вынесен водой на жилую палубу…
Внезапно заработала машина, под кормою корабля дрогнул винт. Появившийся сигнальщик отрапортовал, что подкильный парус подведен. Не глядя на офицеров, Щенснович резко, но не особенно твердым голосом приказал идти на внутренний рейд.
Инженер-механик и Развозов переглянулись. До полной воды оставалось еще часа три. Плыть по мелководью было рискованно, можно было застрять на мели.
Выполняя приказание, «Ретвизан» медленно двинулся. Не прошло и получаса, как он остановился, плотно сев на мель. Капризное и сильное течение завернуло ему корму к Тигровому полуострову.
Командир «Цесаревича» Григорович, покинув свой броненосец ради семейного торжества у Марии Ивановны Старк, во все время пребывания у высокопоставленной именинницы ощущал внутреннее недовольство собою. Его томило предчувствие какой-то беды. Оно было назойливо и упорно. Поздравив именинницу и побыв в гостиной, сколько было нужно для соблюдения приличий, Григорович заторопился на броненосец.
Выйдя из подъезда, он сел в колясочку первого же бросившегося к нему рикши. Потом подосадовал: будет медленно везти, надо было взять извозчичий экипаж. Но рикша бежал не хуже извозчичьей лошади. До Адмиральской пристани он докатил за десять минут. Между тем, съезжая с «Цесаревича», Григорович распорядился выслать вельбот к половине двенадцатого. Теперь надо было ждать, — вельбот еще не пришел.
Кругом стояла та береговая ночная тишина, когда различаешь каждый звук отдельно, как бы много их ни было. Чуткое ухо моряка ловило беспрерывные шумы корабельных машин, словно где-то шло множество пароходов. Эти далекие шумы, оставляемые в обычной обстановке без внимания, казались сейчас подозрительными. В подплывший, наконец, вельбот Григорович перепрыгнул прежде, чем тот остановился у причала.
— Поторапливайся, поторапливайся! — понукал он гребцов. Возраставшее нетерпение поднимало голос Григоровича до сердитого крика.
В одиннадцать часов тридцать три минуты вахтенный начальник «Цесаревича», увидев возвращавшийся командирский вельбот, приказал спустить правый трап, осветить его электричеством. В это же время он вдруг заметил два миноносца, приближавшихся к «Цесаревичу» с левой стороны без огней.
— Черт их знает! — пробормотал он досадливо. — Значит, минное учение не отменили. Берут нас адмиралы на пушку! Ну, нет, меня не проведешь!
И мичман пробил сигнал отражения атаки, открыл боевое освещение. Артиллеристы бросились к орудиям, застыли у них в настороженной готовности.
Шагнувший на площадку трапа командир при первых звуках тревоги бегом бросился наверх, но у самого борта вынужден был остановиться. Сердце билось неровными толчками. Едва отдышавшись, вытирая вспотевшее лицо перчаткой, Григорович увидел в воде приближавшуюся мину. Стиснув зубы, чтобы криком не выдать волнения, Григорович в одну долю мгновения пережил столько, что иному, казалось бы хватило на всю жизнь…