Стервятник
Шрифт:
Поэтому Стервятник задал первый вопрос. Его собственный голос показался ему чужим и хриплым. Было одновременно смешно и жутко разговаривать с существом в бутылке, тем более, что он не знал, как вообще общаться с ним. Люгер успел произнести только:
– ГДЕ НАХОДИТСЯ...
Его остановила внезапная перемена, произошедшая внутри сосуда. Он увидел лилово-фиолетовый цветок, стремительно растущий и распускающийся рядом с гомункулусом, как будто чужая кровь воскресила и его. Стебель и пять лепестков этого цветка были слишком мясистыми и имели неестественный для растения оттенок, - потом Люгер понял, что это вовсе не растение.
Цветок превратился в ладонь, а его лепестки раскрылись и стали
Чуть позже, приходя в себя, он еще пытался как-то облегчить печальную участь гомункулуса - вставил ланцет в горлышко сосуда и нанес им несколько уколов неумолимо сжимающимся пальцам. Но инструмент был слишком коротким и горлышко слишком узким: на фиолетовую руку, растущую прямо из плоти, заполнявшей дно сосуда, эти уколы не возымели никакого заметного действия.
Пасть гомункулуса превратилась в пещеру, из которой фонтаном била кровь, заливая стенки бутылки густой малиновой пеленой. Стекло быстро темнело, превращая сосуд в беспросветную могилу. Из него все еще доносились сдавленные крики гомункулуса. Люгеру оставалось одно - разбить бутылку. Он сбросил ее на пол и ударил по ней мечом. Она взорвалась с оглушительным треском, разбросав по каюте жидкую грязь, а Слот нанес еще один удар по фиолетовой руке, пригвоздив ее к полу.
Но все уже было кончено. Гомункулус превратился в зловонное озеро, освещенное слабеющим трепещущим пламенем черных свечей. Кое-где над его поверхностью торчали, как острые скалы, сверкающие осколки разбитого сосуда. Рука-убийца вновь сжалась в увядший цветок, стебель которого был рассечен лезвием меча. Цветок почернел и сгнил на глазах у Стервятника.
В ту ночь он отчасти постиг тщету человеческих усилий и даже ограниченность сверхчеловеческих сил. Слишком многое оказалось напрасным... Перед ним было неизвестное и пугающее будущее, полное смертей и опасностей, грозящих отовсюду. Он так и не получил ответа на свои вопросы.
Свечи давно погасли и Люгер долго сидел в темноте, несмотря на то, что тлетворный запах разлагающихся останков распространился по каюте. Плеск волн, шум ветра и еле слышные стоны Кравиуса, доносившиеся из-за переборки, не нарушали его оцепенения. Он плыл по темной реке времени, у которой не было ни устья, ни истоков.
Только один раз его покой был нарушен. Люгер услышал новый звук, раздавшийся снаружи, - шум крыльев взлетающей птицы. Так же, как и Кравиус за несколько часов до этого, он был немало озадачен этим. Если бы не смерть черного лебедя, которую Стервятник видел своими глазами, он испытал бы страх. Теперь же он принял, как неизбежность, наступившее время мрачных чудес.
Звуки хлопающих крыльев постепенно удалялись. Люгер подошел к иллюминатору, хотя знал, что вряд ли увидит птицу в темноте. Он отбросил плащ и едва сумел подавить крик, родившийся в глотке. Из-за стекла на него смотрело лицо помощника аббата - белое, как воск, и абсолютно мертвое. Оно висело в пустоте, как полная луна, сверкая холодным отраженным светом, и на нем были темные пятна ноздрей, глазниц и открытого рта. Люгер не мог понять
Стервятник, инстинктивно закрывший иллюминатор плащом, собрался с духом и заставил себя вновь взглянуть на это невозможное лицо, однако на этот раз он действительно увидел полную луну, взошедшую над океаном. Ее окружали волшебные серебряные горы облаков.
Он упал на стул и подумал, что близок к потере рассудка. Сегодня, после захода солнца, он успел увидеть черного лебедя, выклевавшего Кравиусу глаз, его ползающую отрубленную шею, руку, задушившую гомункулуса, и человеческое лицо, превратившееся в полную луну в ночь новолуния... Слишком много для одного человека и для одной ночи... Ему вдруг стало все равно. Его охватила апатия, в которой растворился страх. Спустя несколько минут его истерзанный чудесами рассудок с благодарностью к неведомому спасителю погрузился в темную пучину сна...
Утром было найдено обезглавленное тело маленького человечка. Он лежал в своей каюте, сжимая в руке кривую саблю. На его сером плаще остались следы зеленой остро пахнущей слизи. Тело мирно покоилось на койке; ни один предмет в каюте не был сдвинут с места. Голову помощника аббата так и не нашли.
Тело пришлось похоронить в море. Обрядом руководил Кравиус, который поседел за одну ночь. Черная повязка, наспех сшитая кем-то, перечеркивала его жирное пепельное лицо, ставшее асимметричным и еще более уродливым. Руки почти не слушались его. Он перестал болтать. Похоже, Кравиус уже проклинал себя за то, что пустился в эту, самую большую в его жизни, и может быть, последнюю авантюру.
27. АРХИПЕЛАГ
Острова Шенда считались провинцией Эворы и светская власть принадлежала здесь наместнику короля. Духовным правителем был один из провинциалов ордена Святого Шуремии. Между ними почти не возникало трений - оба были достаточно благоразумны и не слишком амбициозны. Обоих сдерживало наличие сильных хозяев: одного - власть королевского дома, другого - влияние Тегинского аббатства.
Немногочисленное население архипелага занималось в основном морским промыслом и сопутствующими ремеслами. Кроме того, в здешних гаванях находились стоянки большой части военного флота Эворы. Несколько небольших островов были собственностью богатых мизантропов, удалившихся от мира и удовлетворивших таким образом свое стремление к одиночеству. Но их уединение было иллюзией. Подданные наместника, а также агенты ордена, не брезговавшие подкупом и шантажом, внимательно наблюдали за деятельностью этих миниатюрных королевств, каждое из которых могло стать источником неприятностей для существующей власти. Тем более, что прецеденты уже были - в соседней Адоле и Морморе, лежащей далеко на юге.
Поэтому внешняя размеренность и неизменность здешней жизни были следствием не слишком заметной работы тайного и хорошо отлаженного механизма власти. Однако теперь, когда весть о том, что до сих пор считалось невозможным, то есть - о насильственной смерти генерала ордена и похищении Звезды Ада, принес на архипелаг почтовый голубь, провинциал Эрмион пребывал в недоумении. Нелепая и недоступная пониманию смерть Алфиоса доказывала одно из двух: либо верхушка ордена окончательно прогнила и внутренние интриги разрушили ее изнутри (втайне Эрмион был уверен в этом), либо у ордена появился могущественный враг, преодолевший защиту аббатства так же легко, как нож проходит сквозь масло. Возможно, имела место комбинация этих двух, одинаково печальных причин. Нельзя было полностью исключить и предательство. Но если из междоусобицы Эрмион мог извлечь несомненную выгоду, то вероятность нападения извне озадачила его до сих пор он не получал от своих многочисленных осведомителей и намека на чью-либо враждебную деятельность.