Стервятники
Шрифт:
Терпение опера имело границы, он спросил:
– А ваш Христос какой национальности был?
– Православной, значит, исконно русской, – уверенно ответила Матвеевна.
– А как же он в Иерусалим забрался, далековато?
– Истину нес, вот и забрел, – убежденно заявила верующая. – Батюшка говорил, Христа из зависти евреи и распяли.
– Русского? Мысль интересная. А кто видел-то, как распяли? И кто видел, как убийцы в мою квартиру вошли и невинных жизни лишили?
– Жиды вошли и порешили, и Колюшку-калеку они убили.
– А видел кто?
– Хитро ваше племя. Своих-то ты
– Угощение жиды из Германии прислали.
– Они везде. И ты свое семя упрятал, ходишь, ждешь, какой русский дурак горло подставит.
– Значит, не знаете? – Котов начинал злиться. – А за укрывательство убийц срок большой полагается. В прокуратуре год рождения не смотрят, прокурору важно, чтобы совершеннолетний был.
– Ты никак угрожаешь, посадить собрался? Я законы знаю, да и не пугливая.
– Ну, Матвеевна, если вы законы знаете как Библию, то можете и на нары устроиться. – Котов поднялся.
– Зайди в восьмую и двенадцатую, может, чего и подскажут. – Матвеевна проводила опера до двери, отодвинула тяжелый засов.
– Спасибо, Матвеевна, вы законы знаете, однако напоминаю, помеха следствию – дело подсудное. – Котов шагнул через порог, облегченно вздохнул.
В квартирах, названных старой ведьмой, жили интеллигенты, злейшие враги русского парня Иисуса Христа и лично Матвеевны. Котов не сомневался, жители, подсказанные набожной женщиной, уже опрошены ребятами с Петровки, ничего не видели и не знают, иначе сказали бы непременно. Котов начал вспоминать, кого видел ранее у квартиры своей «симпатичной» соседки. Настя, конечно, знает, но она сейчас на другом конце города, беспокоить ее не хочется.
Как опер ни напрягался, ничего путного вспомнить не удалось, что вполне естественно. Он целый день на работе и, кто с кем в доме дружит, не знает.
Тогда он решил подойти к вопросу с иной стороны и направился в двенадцатую квартиру, где жила интеллигентнейшая пенсионерка, некогда преподавательница русского языка и литературы, Нина Владимировна.
Он вышел на улицу, заскочил в магазин, купил коробку хороших конфет, поднялся на второй этаж, позвонил.
Дверь почти сразу открыли, старая учительница походила на героинь кинематографа пятидесятых годов.
– Здравствуйте, дорогая училка, – улыбнулся Котов. – Что же вы дверь распахиваете?
– Здравствуй, Гриша. – Седая, аккуратно одетая женщина пропустила его в квартиру.
Опер мельком взглянул на дверной замок, вздохнул, замок открывался копейкой.
– Что поделать, Гришенька, наше племя уже не переделаешь. Тихо вымираем, красть у нас сроду нечего.
Котов долго вытирал ноги, затем нагнулся и снял кроссовки, прошел в комнату, стесняясь, положил на стол коробку конфет.
– Я рада вашему приходу, только сообщить, Гриша, совершенно нечего. – Учительница поставила чашки, налила жиденькой заварки. – Два дня назад ваш молодой коллега с Петровки больше часа меня убеждал, мол, бояться совершенно нечего. И только когда я ему заявила, что Берии не боялась, он поверил и ушел.
– Дорогая Нина Владимировна, бояться есть чего и бояться не стыдно. Вести себя подло – стыдно, а страх – чувство естественное. Я к вам по тому
– Знаю, несчастная женщина. – Старая учительница горестно вздохнула. – Я, когда ее вижу, мучаюсь.
– Она несчастная? Как сказал бы мой начальник, мысль интересная. – Гриша тряхнул головой. – Не будем отвлекаться. Кто у Матвеевны если не в друзьях и не в доверии, то хотя бы общается с ней?
– Некомпетентная я в таких вопросах. – Нина Владимировна сняла очки, указательным пальцем потерла переносицу. – Вы, голубчик, на верном пути, эта несчастная, конечно, в курсе. Она не первоисточник, ей сообщили. Кто? – она прикрыла глаза, назвала несколько квартир и фамилий. – Полагаю, я права. Однако, голубчик, эти люди вам правду не скажут. А вы, извините покорно, совсем не сыщик.
Котов тихо рассмеялся и ответил:
– Позвольте не согласиться, я вполне приличный оперативник, хотя бы потому, что служу у лучшего сыщика, какого знаю. И если названным людям что-либо известно, поверьте, они мне все скажут.
Полковник Крячко отловил Блондина и мгновенно узнал, что в группировке пропали Шестерка и Червь. Якобы они скрылись из Москвы, отказавшись выполнять какое-то задание руководства.
За обедом в кафешке Нестеренко сказал:
– Станислав, тебя учить, только портить. Сам прекрасно знаешь: если начало очень хорошее, жди кирпича на голову.
– Согласен, но выбора у нас нет, вперед, – ответил Крячко.
Они так же быстро получили на фигурантов установочные данные, а дальше уперлись в стенку. По месту жительства и среди некриминального окружения парней говорили разное. Наиболее распространенный ответ был «понятия не имею». Высказывались и различные взаимоисключающие версии. Станислав, не мудрствуя лукаво, делал пометки в блокноте и злорадствовал, рассуждая: мое дело – сбор информации. Для ее анализа и конкретных выводов другая голова имеется.
Он вышел из очередного подъезда, когда его обогнал Нестеренко, обронил:
– Прощу в машину.
Усевшись в «Мерседес», включив печку, Нестеренко категорически заявил:
– Уже восемь часов, темень, у тебя на хвосте сначала один парень болтался, затем второй, третий, сейчас я со счета сбился, двигай, полковник, пока живой.
Крячко и сам чувствовал опасность, включил передачу, нажал на газ, отличная машина мощно приняла с места, когда оперативники услышали выстрел.
Станислав, не включая габаритов, пролетел несколько кварталов, вырулил на магистраль, врубил дальний свет, уперся ногой в педаль газа, и стрелка спидометра завалилась направо.
– «Жигули» хорошая машина, – глядя в зеркало бокового обзора, сказал Нестеренко. – Хорошая, но не лучшая в мире.
Помощник прокурора Федул Иванович Драч допросил третьего свидетеля, сказал:
– Спасибо, подождите в коридоре, – и повернулся к дремавшему на диване Котову. – Я редко хвалю ментов, но вы сработали хорошо. Приметы преступников получены, остался пустяк, сами преступники. Машина, стоявшая в переулке за домом, тоже обнаружена, осталось установить владельца.