Стихи и поэмы

Саути Роберт

Средь Мертвых…

/My days among the Dead are past/ [13]

Средь Мертвых дни мои летят, Вокруг меня Они. И на меня глаза глядят Мудрейшей старины: Я с кругом преданных друзей Веду беседы каждый день. Я с Ними радости ценю, В беде не так раним, Когда же я осознаю, Сколь многим должен им — Мои глаза увлажнены И благодарности полны. И думы с Мертвыми. Ведь я Живу в прошедших днях. Их осуждая, Их любя, Делю надежды, страх. И скромным разумом привык Искать совет в уроках Их. Надежды — с Мертвыми. Шагнуть Я должен к Ним в свой час. И вместе мы пройдем тот Путь, Что ожидает нас. И, верю, мной оставлен знак, И он не обратится в прах.

13

Galina Nickry, 2002

My days among the Dead are past

My days among the Dead are past; Around me I behold, Where'er these casual eyes are cast, The mighty minds of old; My never-failing friends are they, With whom I converse day by day. With them I take delight in weal, And seek relief in woe; And while I understand and feel How much to them I owe, My cheeks have often been bedew'd With tears of thoughtful gratitude. My thoughts are with the Dead, with them I live in long-past years, Their virtues love, their faults condemn, Partake their hopes and fears, And from their lessons seek and find Instruction with an humble mind. My hopes are with the Dead, anon My place with them will be, And I with them shall travel on Through all Futurity; Yet leaving here a name, I trust, That will not perish in the dust.

Битва при Бленхейме [14]

Закат струил вечерний свет. Закончив кучу дел, Сосед мой, старый КАспар-дед, Во дворике сидел. А внучка рядышком была И братца Питера ждала. По полю Питер к ним бежал И, как в игре в футбол, Он что-то круглое пинал, Что у ручья нашел. Внук к деду подошел спросить, Чем этот шарик может быть. Старик

находку повертел И горестно вздохнул. "Таков геройский твой удел", — Он черепу шепнул. А внуку громко дед сказал: "Бедняга в славной битве пал! Да, это — череп. Был герой, Теперь костями стал. В саду и в поле лемех мой Их часто ковырял. Здесь в землю тысячи бойцов Легли во славу праотцов". "Так значит, здесь была война! — Воскликнул юный Пит, — Скажи нам, в чем его вина? За что он был убит?" "И где теперь его душа?" — Спросила внучка, чуть дыша. "Здесь англичане, — начал дед, — Французов разгромили. В истории оставив след, Со славой победили! А началось из-за чего? Не помню, детки, я того. Семья отца тогда жила В домишке у ручья. Сожгли усадьбу всю дотла… Мальцом тогда был я. Отец, схватив меня и мать, Каким-то чудом смог бежать. В огне горело все подряд, И дети гибли в нем, Хоть были, честно говоря, Младенцы ни при чем… Но много жертв, и слез, и бед Должно быть в каждой из побед. Стоял на поле страшный смрад. Закончилась война. А горы трупов, говорят, — Победы той цена. Недаром рядышком всегда Слова "победа" и "беда"." Наш герцог Мальборо — герой! Он славу заслужил!" "Нет, дедушка, он был плохой! Ведь он людей убил!" Но не смутила внучка деда… "То все-таки была победа! Мы славим подвиги отцов, Их ратные дела…" "А что же, дед, в конце концов, Победа нам дала?" "Не знаю точно, непоседа. Но… славная была победа!"

14

Перевод Лариса Ладыка

[15]

Robert Southy (1774–1843)

THE BATTLE OF BLENHEIM

It was a summer evening, Old Kaspar's work was done, And he before his cottage door Was sitting in the sun, And by him sported on the green His little grandchild Wilhelmine, She saw her brother Peterkin Roll something large and round, Which he beside the rivulet In playing there had found, That was so large and smooth and round. Old Kaspar took it from the boy, Who stood expectant by; And then the old man shook his head, And with a natural sigh, 'Tis some poor fellow's skull, said he, Who fell in the great victory. I find them in the garden, For there's many here about, And often when I go to plough, The ploughshare turns them out; For many thousand men, said he Were slain in the great victory. Now tell us what t'was all about, Young Peterkin, he cries, And little Wilhelmine looks up With wonder-waiting eyes; Now tell us all about the war, And what they kill'd each other for. It was the English, Kaspar cried, That put the French to rout; But what they kill'd each other for, I couldn't well make out; But every body said, quoth he, That t'was a famous victory. My father lived at Blenheim then, Yon little stream hard by; They burnt his dwelling to he ground And he was forced to fly; So with his wife and child he fled, Nor had he where to rest his head. With fire and sward the country round Was wasted far and wide, And many a childing mother then, And new-born baby died. But things like that, you know, must be At every famous victory. They say it was a shocking sight After the field was won, For many thousand bodies here Lay rotting in the sun; But things like that, you know, must be After a famous victory. Great praise the Duke of Marlbro' won, And our good prince Eugene. — Why 'twas a very wicked thing! Said little Wilhelmine. Nay-nay- my little girl, quoth he, It was a famous victory. And every body praised the Duke Who this great fight did win. But what good came of it at last? Quoth little Peterkin. Why that I cannot tell, said he, But 'twas a famous victory.

15

Приношу благодарность ЕВГЕНИЮ ТУГАНОВУ за историческую справку:

Битва при Бленхейме — одно из главных сражений так называемой войны за испанское наследство (1700–1714 гг.) Произошло 13 августа 1704 года. Участники: англичане и австрийцы под командованием герцога Мальборо и принца Евгения Савойского — с одной стороны, французы и баварцы под командованием маршалов Таллара и Марсена и курфюрста Баварского — с другой. Число погибших в битве превысило 50000 человек.

Король Шарлемань 1797 [16]

Фаворитка отнюдь не была молода, Но всегда Шарлеманю желанна: Над Агатой, казалось, не властны года, Для монарха она оставалась всегда Полнокровна, юна и румяна. Коль случалось расстаться — король тосковал, Взор мечтой лишь о ней затуманя; Он цепочку ее на камзол надевал, — Страсть кипела, как в море бушующий вал, В ослепленном уме Шарлеманя. И блистательный граф, и старик часовой И лакей, и придворный повеса, И епископ, седою склонясь головой Все молились, чтоб в угол какой-нибудь свой Поскорей убиралась метресса. Приключился недуг; под надзором врачей В долгих муках она умирала; Но не полнился скорбью рассудок ничей Пред усопшей, лежащей в мерцанье свечей, При печальном звучанье хорала. Но король приказал: никаких похорон! И, тревогу двора приумножа, Он оставил дела, и державу, и трон, Проводил дни и ночи в отчаяньи он, Восседая у скорбного ложа. Что ж он, до смерти так и пребудет при ней? В королевстве пошли беспорядки, То, глядишь, лангобарды седлают коней, То арабские рати грозят с Пириней, Но ему — не до воинской схватки. Удалиться никто не спешил от двора. Все тревожней следили, все зорче; И решили священники и доктора: Стал король — как ни жаль, но признаться пора — Чародейскою жертвою порчи. И епископ дождался, что выйдет король, И ко гробу прокрался несмело, Помолился, вступая в опасную роль, — Хоть на все и решился задолго дотоль: Приступил к изучению тела. Был великой боязнью старик обуян, Но едва ли не с первой попытки Отыскать учиняющий зло талисман — Он кольцо, испещренное вязью письмян Обнаружил во рту фаворитки. Восвояси прелат удалиться успел. В замке сразу же сделалось чище: Воротился монарх, и челом посветлел, Мигом вспомнил про двор и про множество дел — Ну, а гроб отослал на кладбище. Вновь — веселье, и радость, и смех на пиру, Всем тоскливые дни надоели; И король, чтоб развеять былую хандру, Приглашает вассалов придти ко двору — Будут праздники в Экс-ля-Шапели. Коль владыка велит — почему бы и нет? И, к роскошному балу готовый, Подчинился дворянства блистательный цвет, И направились в Экс в вереницах карет Молодые девицы и вдовы. Ах, попасть на глаза королю — для любой Представлялся неслыханный случай! Меж красотками длился решительный бой: Кто — окажется взыскан счастливой судьбой, Кто — зальется слезою горючей. Вот и вечер, и все собрались на балу: И сердца вероятных избранниц Пребывают заране в любовном пылу: Но послал Купидон в Шарлеманя стрелу: Тот епископа просит на танец! Зашептались бароны и дамы вразлад: Не загадка, а крепкий орешек! Лишь молитву прочел возмущенный прелат, И немедленно прочь из дворцовых палат Ускользнул, чтоб не слышать насмешек. Лунный блик трепетал на озерной волне, Шел священник, обижен и мрачен, — Но король догонял, и кричал, как во сне: «Мой епископ, прильни поскорее ко мне, Этот час нам судьбой предназначен! Мы с тобою на праздник направим стопы, Насладимся весельем и смехом, Или прочь от людской удалимся толпы, И в чащобе, где нет ни единой тропы, Предадимся любовным утехам!» Вновь король угодил в колдовскую беду! Где исток сих речей беспричинных? Шарлемань, задыхаясь в любовном бреду, Жарко старцу лобзал и седую браду, И дрожащие длани в морщинах. «Мы великое счастье познаем сейчас! Миг восторга, воистину чудный, Нам ничто не преграда, ничто не указ, О пойдем, о изведаем страстный экстаз, В глубине этой рощи безлюдной!» «Матерь Божья, — ужели спасения нет? Чем я Господа Бога обидел?» Так взмолился прелат, чтоб окончился бред, И кольцо в письменах, роковой амулет, Он на собственном пальце увидел. Мигом вспомнил епископ о чарах кольца, И, насколько позволила сила, Он швырнул его в темную гладь озерца: У монарха отхлынула кровь от лица — Чернокнижная власть отступила. Но воздвигнуть король повелел цитадель Возле озера, видно, недаром: Он живал там подолгу, — и помнят досель О монархе, что в городе Экс-ля-Шапель Не сумел воспротивиться чарам.

16

Перевод Е.Витковского

KING CHARLEMAIN.

It was strange that he loved her, for youth was gone by,  And the bloom of her beauty was fled: 'Twas the glance of the harlot that gleam'd in her eye, And all but the Monarch could plainly descry From whence came her white and her red. Yet he thought with Agatha none might compare, And he gloried in wearing her chain; The court was a desert if she were not there, To him she alone among women seem'd fair, Such dotage possess'd Charlemain. The soldier, the statesman, the courtier, the maid, Alike the proud leman detest; And the good old Archbishop, who ceased to upbraid, Shook his grey head in sorrow, and silently pray'd That he soon might consign her to rest. A joy ill-dissembled soon gladdens them all, For Agatha sickens and dies. And now they are ready with bier and with pall, The tapers gleam gloomy amid the high hall, And the strains of the requiem arise. But Charlemain sent them in anger away, For she should not be buried, he said; And despite of all counsel, for many a day, Where array'd in her costly apparel she lay, The Monarch would sit by the dead. The cares of the kingdom demand him in vain, And the army cry out for their Lord; The Lombards, the fierce misbelievers of Spain, Now ravage the realms of the proud Charlemain, And still he unsheathes not the sword. The Soldiers they clamour, the Monks bend in prayer In the quiet retreats of the cell; The Physicians to counsel together repair, And with common consent, one and all they declare That his senses are bound by a spell. Then with relics protected, and confident grown, And telling devoutly his beads, The good old Archbishop, when this was made known, Steals in when he hears that the corpse is alone, And to look for the spell he proceeds. He searches with care, though with tremulous haste, For the spell that bewitches the King; And under her tongue for security placed, Its margin with mystical characters traced, At length he discovers a ring. Rejoicing he seized it and hasten'd away, The Monarch re-enter'd the room; The enchantment was ended, and suddenly gay He bade the attendants no longer delay, But bear her with speed to the tomb. Now merriment, joyaunce, and feasting again Enliven'd the palace of Aix; And now by his heralds did King Charlemain Invite to his palace the courtier train To hold a high festival day. And anxiously now for the festival day The highly-born Maidens prepare; And now, all apparell'd in costly array, Exulting they come to the palace of Aix, Young and aged, the brave and the fair. Oh! happy the Damsel who 'mid her compeers For a moment engaged the King's eye! Now glowing with hopes and now fever'd with fears, Each maid or triumphant, or jealous, appears, As noticed by him, or pass'd by. And now as the evening approach'd, to the ball In anxious suspense they advance, Hoping each on herself that the King's choice might fall, When lo! to the utter confusion of all, He ask'd the Archbishop to dance. The damsels they laugh, and the barons they stare, 'Twas mirth and astonishment all; And the Archbishop started, and mutter'd a prayer, And, wroth at receiving such mockery there, In haste he withdrew from the hall. The moon dimpled over the water with light As he wander'd along the lake side; But the King had pursued, and o'erjoyed at his sight, "Oh turn thee, Archbishop, my joy and delight, Oh turn thee, my charmer," he cried; "Oh come where the feast and the dance and the song Invite thee to mirth and to love; Or at this happy moment away from the throng To the shade of yon wood let us hasten along, . The moon never pierces that grove." As thus by new madness the King seem'd possest, In new wonder the Archbishop heard; Then Charlemain warmly and eagerly prest The good old man's poor wither'd hand to his breast And kiss'd his long grey grizzle beard. "Let us well then these fortunate moments employ!" Cried the Monarch with passionate tone: "Come away then, dear charmer, . my angel, . my joy, Nay struggle not now, . 'tis in vain to be coy, . And remember that we are alone." "Blessed Mary, protect me!" the Archbishop cried; "What madness has come to the King!" In vain to escape from the Monarch he tried, When luckily he on his finger espied The glitter of Agatha's ring. Overjoy'd, the good prelate remember'd the spell, And far in the lake flung the ring; The waters closed round it, and wondrous to tell, Released from the cursed enchantment of hell, His reason return'd to the King. But he built him a palace there close by the bay, And there did he love to remain; And the traveller who will, may behold at this day A monument still in the ruins at Aix Of the spell that possess'd Charlemain.

Bath, 1797.

Баллада

о том,

как королева Мария

дала имя своему сыну [17]

1. Королева Мария заботы полна  (Эта — первая в списке забот): Сына — сына родить королева должна,  Что престол арагонский займёт! 2. Ко святым сторожам неземных этажей  Обратилась, надежды полна, Но двенадцать Апостолов, Божьих мужей,  Особливо просила она. 3. И (вторая из тех, что Марию гнетут  В нескончаемом списке забот): Пусть наследнику имя "Иаков" дадут, —  Королю оно очень идёт! 4. И сама б назвала (вроде, что за дела?),  Но — Апостолов много; из них Одного предпочесть, оказать ему честь,  Стало быть, оскорбить остальных. 5. Если явят талант и родится инфант, —  Так решила она не шутя, — То одним из апостольских славных имён  Назовут они это дитя. 6. А какое уж тут меж собой предпочтут, —  Как об этом душа ни болит, Королева решила, — поступит она,  Как решит их небесный синклит. 7. Но собой государыня нехороша,  И, династии всей на беду, Только раз у супруга взыграла душа,  Да и то — в високосном году! 8. Не заставишь такого на ложе возлечь,  Не прикажешь ему: "Захоти!" Нужно снова небесные силы привлечь,  Потому что земных — не найти. 9. Если с первого раза не выйдет инфант,  То не выпадет случай второй, Потому что король — благороднейший гранд,  Но, увы, не античный герой. 10. Но желание первое, впрочем, сбылось,  И наследник родился, и — ах! — Сколько ярких шутих в эту пору зажглось,  Сколько месс отслужили в церквах! 11. Сколько красного выпито было вина,  Сколько белого, — кто там считал? И народ, перепившись, кричал: "Ни хрена!"  И по новой к бадьям припадал! 12. И приспела забота под номером два:  Как с небесным синклитом снестись? И Епископ-мудрец, что пришёл во дворец,  Там свечами велел запастись. 13. И монашка одна обесцветила воск,  А другая сплела фитили. И двенадцать свечей, — так епископ велел, —  Именами святых нарекли. 14. Одинаковы были двенадцать свечей,  Золотые подсвечники — тож. И епископ молитву над ними прочёл,  И задумчиво молвил: "Ну что ж… 15. По свече мы наследнику имя дадим,  Что последнею нынче сгорит, Покровитель же тезоименный над ним  В небеси — его слава и щит!" 16. Благочестнее сцены ни после, ни до  Христианский не видывал мир, Где крестильный вопрос разбирался всерьёз,  Избирался небесный кумир. 17. Там двенадцать на случай особый такой  Небольших алтарей возвели, Где двенадцать внутри ожидало свечей,  Чтоб их вместе и разом зажгли. 18. Там двенадцать священников пели псалом,  И стоял перед каждым алтарь. И роскошная риза на каждом была, А под ней — белоснежный стихарь. 19. И воздвигли там главный высокий Алтарь,  И Распятие было на нём. Дароносица, — золото, жемчуг, янтарь, —  Драгоценным играла огнём. 20. Драгоценную митру епископ надел,  Не найдётся подобной такой. Королева Мария одежду его  Королевской расшила рукой. 21. Там Придворные Дамы стояли толпой,  Все красавицы, как на подбор. И у каждой из них были чётки с собой,  И у каждой — молитвенный взор. 22. Там стояли Купцы и Вожди-молодцы,  Представлявшие Армию, Флот. А ещё там стояли Святые Отцы, Католичества честь и оплот. 23. Королева была после родов слаба,  Но достаточно трон был высок, Чтоб глядеть без труда и туда, и сюда И любой разглядеть уголок. 24. Королева была после родов слаба.  И со страху трясла её дрожь, Что Иуду ей может подбросить судьба,  От которой, увы, не уйдёшь! 25. Но при этом надежда в Марии жила  На нескудость небесных щедрот, И не просто жила, но двойною была  В ней надежда на добрый исход. 26. На нескудость щедрот и на добрый исход У Марии был шанс небольшой: Где Сантьяго сгорит, может, чуду открыт,  Там Иаков протянет Меньшой! 27. Начал мессу Епископ служить; отслужил;  Вот под сводами стих его глас, И двенадцать священников свечи зажгли,  Засветили c почтеньем и враз. 28. Были свечи тонки и, к тому ж, коротки,  Но казалось под сводом дворца, Что века и века протекли здесь, пока  Не сгорели они до конца! 29. Миновала пора и не стало Петра,  Догорел Иоанн-корифей, Догорел без остатка Апостол Матфий,  А за ним — и Апостол Матфей. 30. Вот погаснул Филипп (чьи-то вздохи и всхлип),  На прощанье промолвив: "Пых-пых!" Вот погас и Андрей, следом — Варфоломей.  (Это скольких уж нет? Семерых!). 31. И Симон, и Фома, прогоревши весьма,  На последнем стоят рубеже, И вопрос, что открыт, — кто скорей прогорит, —  Лишь секунды решают уже. 32. Только трое осталось! Иуда один  Да Иаковов двое. Инфант (Королева бледна и надежды полна)  Обретёт золотой вариант! 33. Королева бледна и надежды полна,  Но она содрогнулась душой, В ту секунду, когда, догорев, навсегда  Их покинул Иаков Меньшой. 34. Королева бледна и от горя страшна, Королева вскочила в слезах: Ах, Иаков Старшой за незримой межой  Начал быстро хиреть на глазах! 35. Королева Мария от горя страшна  (Все притихли. Вокруг — ни гу-гу). И вскричала она: "Нет уж! Сына, грешна,  Я Иудой назвать не смогу! 36. Я Иудой инфанта назвать не смогу! Не бывало на троне Иуд! Богоматерь, спаси, охрани в небеси,  Ибо так Христиан не зовут!" 37. В это время чихнул безымянный инфант,  И раздался трагический ор: Оглушая дворец, отозвался малец,  Точно понял, о чём разговор! 38. "Богоматерь, спаси!" — И в торжественный зал  Мотылёк заурядный влетел. Вкруг Иуды порхнул и огонь колыхнул,  Словно дело поправить хотел. 39. Здесь Иаков Старшой закачался в гнезде  И упал, но ещё не угас, А Иуда поджёг мотылька, что не мог  Десять жизней иметь про запас. 40. Но не сдался инсект и коварный объект,  Умирая, крылом погасил, А Иаков Старшой всё горел и горел  Из последних — из тающих сил… 41. Королева Мария — счастливая мать,  И у счастья — особенный вкус, Ибо имя, прекрасней которого нет, Получает её карапуз! 42. Слава, слава Сантьяго — во веки веков!  Минет время, наступит пора, Победителя прозвище — вот он каков! —  Сей Иаков получит — ура! 43.  И не раз Полумесяц пребудет внизу  Под святым христианским Крестом. "Победитель Иаков!" — услышат грозу  Мусульмане в названии том. 44. Он Майорку захватит в жестоком бою,  Завоюет Валенсию он И от Мавров очистит он землю свою, —  Слава, слава тебе, Арагон! 45. Ярче, ярче гори, многозвёздный убор  Богоматери — ах! — дель Пилар! Буди рад на том свете, Сид Кампеадор,  Бишь, Родриго Диас де Вивар!

17

Перевод Евг. Фельдмана

..^..

Одна из наиболее поздних баллад «шестого тома» — она датируется 1829 г. и создана в Кесвике, где к этому времени Саути жил 16 лет. Сюжет баллады построен на легенде о рождении будущего короля Хайме I Завоевателя.

Хайме I Завоеватель (Jaime I el Conquistador) (1208–1276) — король Арагона с 1213 г., сын Педро II и Марии, дочери графа Монпелье. После того как в 1213 Педро погиб в битве с выступившими против альбигойцев крестоносцами при Мюре, где он сражался на стороне своего родича Раймунда VI Тулузского, малолетний Хайме попал под опеку ордена Тамплиеров. В 1229 он начал кампанию по завоеванию Балеарских островов и полностью ими овладел в 1232. Затем Хайме начал завоевывать маврское государство Валенсию, а в 1237 захватил и сам город. В 1247 Хайме издал новый кодекс испанских законов. Последние 20 лет своего правления Хайме провел в войнах против мавров в Мурсии. Умер Хайме I в Валенсии 27 июля 1276. Имя Хайме — видоизмененное в испанском языке имя Иаков. Король Хайме Завоеватель был назван в честь св. Иакова Старшего (Зеведеева), который является святым апостолом-покровителем Испании, но больше известен там в испанской транскрипции под именем Сантьяго (Святой Яго).

Яго — галисийская форма имени Иаков.

Комментарий Е. Витковского.

Дополнительные сведения:

* Апостол Иуда Иаковлев (известен также под именем Фаддей).

* Иаков Младший, св., один из двенадцати апостолов, упоминаемый в Новом Завете как «сын Алфеев» (Мф 10:3; Мк 3:18; Лк 6:15; Деян 1:13).

* Матфей (мытарь) — апостол и евангелист, автор первого Евангелия.

Апостол Матфей по Вознесении Спасителя был избран по жребию в число Двенадцати апостолов вместо Иуды Искариота.

Ариста [18]

Легенды славят мастера-творца, Кто с многих дев писал свою Венеру — Когда пылали страстные сердца И бились от волнения без меры. Он отбирал на острове своём У всех красавиц: то румянец алый, То нежный взгляд, улыбки окоём, То блеск очей, живой или усталый. Прекраснейшее видя мастерство, Народ пред ним пал ниц в молитве чистой, Венком украсив миртовым того, Чей дар изобразил тебя, Ариста. Несчастлив тот художник, кто в других Находит прелесть нежных щёк твоих.

18

Перевод Сэнди (Александр Лукьянов)