«Стихи мои! Свидетели живые...»: Три века русской поэзии
Шрифт:
И куда бы ни приезжал поэт, он всюду чувствовал себя «перемещённым лицом», находящимся на чужбине, и с печалью писал о «превращении Америки в слово «домой». Однако, побывав единственный раз (в 1998 г.) на бывшей родине (чего так и не захотел сделать И. Бродский), сознаёт, что там жизнь не улучшилась и царит беспредел («вор-чиновник, придворная челядь, бандитская нелюдь, попсовая тварь»; «перестройка и гласность или флага красность или многополосность, всё, блин, одно») и что ему там нет места. Так, в стихотворении «И, наконец, остановка «Кладбище» автор просит разрешения посетить могилы отца и деда, но его не пускают: «Словно я Мистер какой-нибудь Твистер». И он понимает, что у него не будет на родной земле ни памятника, ни оградки, ни столбика, «ни фото в овале».
Мы знаем, что большинство русских эмигрантов и первой, и второй, и третьей
Увы! Им не суждено было возвратиться на родину. А Лосев попытался, но словно ответил на пожелание Бродского: «На Васильевский остров я приду умирать» — «Нет, нас там никто не ждёт».
Что ж, надо было жить и заниматься своим ремеслом — «стихоплетеньем» и «ловленьем слов», несмотря на то, что с годами пишется всё труднее, «всё реже звук, зато всё твёрже мера» и выше требовательность к себе. Так возникает сравнение себя с говорящим попугаем: «Попугай говорящий, но говорящий редко, / только по-русски и только одно: «Дур-р-рак». Не пора ли вообще проститься с поэзией? И, прощаясь с ней в трагическом стихотворении «По Баратынскому», автор вспоминает стихи своих любимых поэтов: «Версты, белая стая да чёрный бокал, / аониды да жёлтая кофта. / Крылышкуя, кощунствуя, рукосуя…» (М. Цветаева, А. Ахматова, А. Блок, О. Мандельштам, В. Маяковский, В. Хлебников). А в финале «последний поэт» (по Баратынскому) «под поэзией русской подводит черту / ржавой бритвой на тонком запястье».
Всё чаще приходят мысли и о расставании с жизнью (Алексей Владимирович в последние годы тяжело болел): «Ходит Смерть в обличие косаря, / улыбается чёрной дырой рта», «щетиной мёртвая обрастает щека», «буксир, под нос себе бормоча, / пашет волны, смыкающиеся надо мной». Но, как и прежде, его не покидает самоирония, помогающая преодолеть страх смерти: «Я в урыльник роняю будильник. / Разбуди меня лет через сто».
Где демоны, что век за мной гонялись? Я новым, лёгким воздухом дышу. Сейчас пойду и кровь сдам на анализ, и эти строчки кровью подпишу.И по-прежнему Лев Лосев, хотя до старости ему снилось, что убегает он «от насильников, убийц, от агентов Г, извините, Б», продолжал любить «местность сирую, родину сырую», страну, «где нет дорог, ведущих в Рим, где в небе дым нерастворим и где снежок нетающ»: «И по такой, грущу по ней».
ВоспоминаньемПрошло пять лет со дня смерти Льва Лосева (6 мая 2009 года), похороненного в американской земле. Но книги его возвращаются в Россию: их начали издавать с середины 80-х годов, и не только поэтические сборники (уже вышло больше десяти), но и мемуарную и филологическую прозу — «Меандр» (2010), «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии» (ЖЗЛ, 2006), «Солженицын и Бродский как соседи» (2010).
А мы вновь и вновь вчитываемся в стихи этого «очень весёлого и мрачного писателя» (С. Гандлевский) и узнаём, что он всегда ощущал «дымное дыханье» своей страны и испытывал чувство вины из-за того, что покинул её; сочувствуем его мучительным сомнениям:
Угоден ли Б-гу агностик, который не знает никак — пальто ли повесить на гвоздик иль толстого тела тюфяк?Мы понимаем, что поэт хотел бы «когти рвануть из концлагеря времени» и что «пора куда-нибудь шагнуть — уже трубит труба», и вместе с ним шагаем в новый век и, может быть, тоже посмеиваемся и недоумеваем:
Эх, траляля да труляля! За двойкой катят три нуля! Уставший от молений ум приветствует милленниум!«Приёмный, но любящий сын поэзии русской»
(Борис Рыжий)
Это стихотворение написал молодой, рано ушедший из жизни поэт Борис Рыжий, покончивший с собой в 27 лет (2001 г.). Возможно, в этом еврейском мальчике он видел В. Высоцкого, песни которого любил с детства, но, скорее всего, себя самого, так как тоже стремился стать «из прерусских русским» и преуспел в этом, приучая себя «к буйству и пьянству», веря в христианского Бога и ценя в себе такие качества, как щедрость, отзывчивость, милосердие. А главное, он считал себя русским писателем (по примеру Пастернака, Мандельштама, Бродского), сочинял стихи, проникнутые «русским духом» и мечтал «сделать» песню, которую будут петь русские люди.