Стихи последних лет

Файнберг Владимир Львович

Баллада о пароходном воре

Норд-ост крепчал. Далёк причал. До него ещё ночь пути. Вор пароходный права качал – искал, чего не найти. От качки выводя кренделя, ударяясь о койки в твиндеках, до последнего обирал рубля каждого человека. Каждый пластом лежал на своём месте,

вцепившись во что-то. А вору морская болезнь нипочём, одна у него забота: «Золота нет. Бумажник – скелет. Не пассажиры – голь! Хоть этот в добротный пиджак одет. А ну, дай сниму, позволь!» Не мог никто отстоять пальто, фуфайку, портки, кепарь. В две наволки злобно пихал он то, что есть нищеты словарь. Наверх, куда всех не пускают днём, где второй и где первый класс, полез он по трапу за длинным рублём, не удовлетворясь. А судно, то вбок, (спаси меня, Бог!), то вниз швыряло, да так, что из «люкса» через порог вылез, рыдая, толстяк. Пока, обняв, как братка, часы снимал с него вор, тот с помощью кулака грозил на весь коридор. – Знает народ. кто тут плывёт! Знает команда, факт. Остановите пароход! У меня был инфаркт. …Днём, наконец. отдали конец. Был спущен на пристань трап. Пастухом впереди овец вор волочил свой скарб. – Ну-ка, постой. мой дорогой, – сказал я ему. – Алло! Всю ночь, как тень, ходил за тобой… Ищите, где чьё барахло.

Вопль

Мы все умрём. От истины столь пошлой становится не по себе. Живущий между будущим и прошлым, и ты всеобщей подчинён судьбе. И что б ни говорили, ни писали от первых дней до нынешнего дня узнаем точно мы с тобой едва ли зачем тебя, его, меня родили матери и похоронят внуки, чтобы самим потом истлеть в гробу. И к Богу мы протягиваем руки – зачем такую нам избрал судьбу?!

* * *

Я, между прочим, пережил войну. Я помню эту тишину, что

после взрыва бомбы оседает... Мать молодая, а уже седая. С ней, наступая на шнурки ботинок, бежишь ребёнком прятаться в метро. Над самой головою – поединок зениток с «юнкерсом». Прожектора во тьме... Уже тогда забрезжило в уме, что я заброшен в сумасшедший дом. …Не говоря уже о том, что пережил потом.

Март на краю Москвы

Свет в глаза до боли резкий. Солнце. Снег. Голубизна. Поле. Дали. Перелески. Скоро сбудется весна. Раньше было. Будет снова. Но сегодня я стою и, не проронив ни слова, вешний воздух жадно пью. За спиною город, люди. Здесь же воля, тишина. Раньше было. Снова будет. Даль слепящая ясна. За спиной трамваев грохот. Скрип и скрежет тормозов. Без людей мне очень плохо. Слышу ваш ревнивый зов. Сердцем к сердцу до конца быть бы в декабре и в мае… Но не как близки сердца в переполненном трамвае.

В аптеке

Век ХХ, опершись о палку XXI века, входит в аптеку походкой старого зека. – Есть лекарство от СПИДа, от коровьего бешенства есть? Если нет, я не выйду. А выйду – заражу всех как есть!

В пустыне

Казалось бы, чего делить, ведь смертен ты, и я, и каждый. Под солнцем трещины земли горючею дышали жаждой. Змеёю вился старый спор. То угасал, то жалил снова. Смертельно жалило в упор в сердцах оброненное слово. Разбиты, опустошены, казалось, всех несчастней в мире, плелись средь мёртвой тишины – мишени в сатанинском тире. Казалось, каждый одинок, и больше нет мостов отныне. И каждый доживёт свой срок в своей исхоженной пустыне. Мы долго шли в земной пыли, уже не злобствуя, не споря. Когда из глобуса земли вдруг выдвинулся глобус моря.