Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

Калашников Виталий Анатольевич

1985

ИЗ ЦИКЛА "В ЗАЛАХ МУЗЕЯ"

1.Здесь семь столетий волна омывала высокие стены.В детях здесь эллинов кровь перемешана с варварской кровью.Путник, о чем размышляешь, свой эллинский локон поправив,Глядя со скифским прищуром на древние камни развалин?2. НекропольКак обстоятельно древние в путь провожали последний!Кони в могиле, еда, украшенья, рабы и оружье…Вновь о бессмертье души нить доказательств Платона.Жадно слежу, но, увы! Доказательства эти наивны.

1984

КОСТЮМЫ

1.Римский сенатор заезжий, одетый в тунику и тогу,Мерзнущий греческий воин, одетый в хитон и гиматий,С завистью смотрят

на варваров в шапках и кожаных куртках,Теплых штанах и сапожках, удобных для Скифии мрачной.2.Модница утром надела хитон. Привезен из Коринфа.Пеплос, к ногам ниспадавший широкими волнами складок,Диплосом плечи укутала, косы покрыла вуалью,Но и штаны надевает, Скифии климат ругая.

1984

* * *

Неужели надеешься что-то в себе изменить?Неужели не видишь, что ты ничего не умеешь?Ты не можешь ни сесть за комбайн и ни встать за станок,ну, а если и встанешь, то сколько ты выдержишь? месяц?Только месяц, который забудешь потом навсегда?Неужели надеешься как-то еще увильнуть?Да, конечно, легко затеряться среди миллионов,но ведь ты ничего не умеешь, и этого ты не сумеешь.Я прошу об одном: ты прислушайся и оглянись,мне не нужно ответов, ты выслушай только вопросы:Ты не пишешь уже о пожарах, смертях и крушеньях,потому что назавтра… ведь правда? Пылает и гибнет?Ты скрываешь, что слеп, и все годы живешь лишь наощупь?И ее ты не продал, не отдал, и не потерял(вдох), а просто не видел давно, и не знаешь, куда она делась,ты ведь пуст как… ведь верно? В тебе уже долго не ты?А теперь — только быстро — обычное:возраст? число? день недели?К твоим женщинам приглядываются цари,а друзья не доверяют тайн?

1985

ИЗАБЕЛЛА

Я вспомнил сирени тяжелые кисти,Когда у беседки привстал на носкиИ к грозди тянулся сквозь влажные листья(Мне в мае казалось — еще потянись яДушою к тебе — мы бы стали близки).Но с ягод тончайшую пыль отирая,Лишь воздух в щепотку ловил (а в ушахХрустели сирени минувшего мая,Когда я упругие ветви ломая,Решился пойти на решительный шаг).Я встал на перила (я встал на колени),Средь прутьев беседки (средь сосен и скал),Как звездочку счастья в букете сирени,Я лучшую ягоду в грозди искал.И терпкого сгустка осеннего гула,Чей свет ненавязчив, а сумрак палящ,Коснулся рукою (Она ускользнула,Оставив в руке свой сиреневый плащ).

1984

АНДРОМАХА

Для какой-то статьи, для примераПерелистываю Гомера.Вот в глазах копьеносца Приама,Безнадежно покорных судьбе,Отражается шествие к храму,Но богиня не внемлет мольбеВот Парис все решиться не можетВслед за Гектором выйти к врагам,Он все ладит и ладит поножиК так заметно дрожащим ногам.Вот прощаться идет Андромаха,Слезы страха стирая с лица,А ребенок пугается взмахаПышной гривы на шлеме отца.И супругов смутил этот звонкийДетский плач, и среди беготниОт нелепости страха ребенка,Поглядев друг на друга, ониУлыбнулись. И боль этой пыткиПросочилась из небытия…Испугавшийся этой улыбки,Как ребенок, расплакался я.Не людское мы племя, а волчье,Сколько ж можно — война да война?На куски, на обрубки и в клочьяСтраны, судьбы, стихи, времена!Андромаха! Тебе еще битьсяБелой птицей на гребне стены,И тебе будет вторить зегзицаСквозь столетия крови и тьмы!Андромаха! Твой стон еще длится!Он идет от страны до страны,Вдоль плетней — от станицы к станице,По полям — от войны до войны.Илион разгромили, а толку?Только горе, куда ни взгляни.И, поставив Гомера на полку,Я снимаю "Работы и дни".

1982

* * *

… И обходя свой дом со всех сторон,промахиваясь, руки разбивая,он плакал, в ставни гвозди

загоняятак быстро, как во время…он потомподумал, как похоже, как похоже;взял две доски и к двери подошел,остановился — так нехорошо,нет, так он не решился подытожить.Он суетился, ничего не видел —Она стояла, он ей говорил,подай мне, принеси — она стояла,потом пошла, ладонью прикрывая рот;и он пошел,и чемодан понес, и если бы не кот,орущий в чемодане (кот вернулсяи жил один здесь), он бы обернулся.А так он говорил коту: не ной,сейчас придем, и примерял инойпуть, на котором он даватьне сможет ни на миг себе покою,чтоб ничего не помнить и не знать,без сил под утро падая в кроватьи быстро засыпая, как землею.

1987

ПИСЬМО МАРИНЕ ПАЛЕЙ

А я был в Крыму. Танаис потихоньку затих — я был там с актрисой в последнее из воскресений: зовут Маргарита (фамилия комкает стих), ну эта, что в «Зеркале» или в "Собаке на сене". Раскопки и степь поменялись нарядом своим: степь желтая с красным, а камни вовсю зеленеют, полно запоздалых гостей, тут сентябрь, а им как будто начхать — пьют чаи, загорают, балдеют. Последние дни! Каждый хочет урвать хоть чуть-чуть, как будто зимой не налюбятся, не насмеются. Все женщины в просьбах, в глазах откровенная жуть — за них я спокоен: они хоть добьют, но добьются. А я распеваю: увольте, увольте меня. Я все это помню! И еду к себе в мастерскую, подруга в Москве на гастролях, а я у огня сижу целый день в одиночестве и сочиняю. Вот вызов пришел — друг опять приглашает в Берлин — поеду зимою, а если Ростов не отпустит, то я не печалюсь особенно, Хоннекер с ним, — опять эмигрирую в Рим — там Вергилий, Саллюстий. Ну, что еще можно… у наших с тобою друзей пока все в порядке — решают стрекозьи проблемы. Обком с перепугу вернул самолеты в музей, ко мне же вернулись обычные мысли и темы. С утра — холодина, не выкупаться, не постирать, а днем в каждой щели торчит запах прели и гнили, дожди зачастили, и время уже разбирать тот домик, который весной для тебя сколотили.

1986

ПАВИАНУ БЕСХВОСТОМУ

М. Кулаковой

Люди плачут, а боги смеются.Завывает высокий тростник.Мимо носа проносятся блюдца —У обочины новый пикник.И блаженны, проросшие в мирВ те минуты, когда у дорогиОмываются ноги, и богиПогружаются медленно в пир.Но, позволь, собеседник ли тыИли все-таки зрелища зритель?Утеплитель ты или обитель?Опылитель ты или цветы?Значит, вновь аргумент ощипать,Теплой курицей бить по мордасам…И тростник, не желающий мяса,Надрывается плесенью стать.Но положен предел саранче,И солярис толпы подубоен,В этом гаечном горнем ключеМы зажаты, как нолик с резьбою.И не пробуй в иной пантеон,Не ныряй в куропатку, как в детство,Там из цели становятся средством,Там в собаках почил Актеон.Разве выход — безгрешный штатив?В колоске коллапсировать ломком?И не страшно ли, мышь придушив,С ней играться безмозглым котенком?Есть прорехи в планиде греха,И сквозь них прорывается хохот.Мы нечайны, как кровь или похоть,Или точка в средине стиха.

1990

* * *

С. И.

Она звонила и сейчас придет.Мы виделись в одном из сновидений,я спал… Да, я рассказывал, когдаты выходил с четвертою когортой,она стояла впереди другихв сирийском пеплосеи вдруг, тебя заметив,пошла вперед, и, что-то говоря,тебе совала сверток или можетплаток какой. Ты руку отстраняли шприц не брал, но все же взял, засунулв карман нагрудный, застегнул егона пуговицу медную с звездойи обернулся даже, а потомты с шагу сбился, видно, потомуеще раз улыбнулся. Напрягись,ты должен это вспомнить. Постучали?Сейчас открою.… ну, открой глаза…

декабрь 1989

* * *

Что мне сказать поколению, попавшему в некий компьютерный и акустический плен?Что мне сказать поколению, которое уже никогда без запинки не сможет прочесть слово "челн"?Что мне сказать поколению, для которого в слове "Рэмбо"— только одно ударение?Что мне сказать поколению, не знающему ни одного моего стихотворения?!

1989