Стихи

Полонский Яков Петрович

НА КОРАБЛЕ

Стихает. Ночь темна. Свисти, чтоб мы не спали!.. Еще вчерашняя гроза не унялась: Те ж волны бурные, что с вечера плескали, Не закачав, еще качают нас. В безлунном мраке мы дорогу потеряли, Разбитым фонарем не освещен компас. Неси огня! звони, свисти, чтоб мы не спали! — Еще вчерашняя гроза не унялась… Наш флаг порывисто и беспокойно веет; Наш капитан впотьмах стоит, раздумья полн… Заря!.. друзья, заря! Глядите, как яснеет — И капитан, и мы, и гребни черных волн. Кто болен, кто устал, кто бодр еще, кто плачет, Что бурей сломано, разбито, снесено — Все ясно: божий день, вставая, зла не прячет… Но — не погибли мы!., и много спасено… Мы мачты укрепим, мы паруса подтянем, Мы нашим топотом встревожим праздных лень — И дальше в путь пойдем, и дружно песню грянем: Господь, благослови грядущий день! 1856

СОЛОВЬИНАЯ ЛЮБОВЬ

В те дни, как я был соловьем, Порхающим с ветки на ветку, Любил я поглядывать зорким глазком В окно, на богатую клетку. В той клетке, я помню, жила Такая красавица птичка, Что видеть ее страсть невольно влекла, Насильно тянула привычка. Слезами во мраке ночей Питал я блаженные грезы, И пел про любовь я в затишье аллей, — И звуки дрожали, как слезы. И к месяцу я ревновал…

И часто к затворнице сонной Я страстные вздохи свои посылал По ветру, в струе благовонной. Нередко внимала заря Моей серенаде прощальной — В тот час, как, проснувшись, малютка моя Плескалася в ванне хрустальной. Однажды гроза пронеслась… Вдруг, вижу, — окно нараспашку, И клетка, о радость! сама отперлась, Чтоб выпустить бедную пташку. И стал я красавицу звать На солнце, в зеленые сени — Туда, где уютные гнезда качать Слетаются влажные тени. «Покинь золотую тюрьму! Будь голосу бога послушна!» — Я звал… но к свободе, бог весть почему, Осталась она равнодушна. Бедняжка, я видел потом, Клевала отборные зерна — Потом щебетала — не знаю о чем — Так грустно и так непритворно! О том ли грустила она, Что крылышки доля связала? О том ли, что, рано промчавшись, весна Навек мои песни умчала? 1856

СНЫ

1

Затворены душные ставни, Один я лежу, без огня — Не жаль мне ни ясного солнца, Ни божьего белого дня. Мне снилось, румяное солнце В постели меня застает, Кидает лучи по окошкам И молодость к жизни зовет. И — странно! — во сне мне казалось, Что будто, пригретый лучом, Лениво я голову поднял И стал озираться кругом; И вижу — толпа за толпою Снует мимо окон моих. О глупые люди! куда вы? — Я думаю, глядя на них. И сам наконец я за ними Куда-то спешу из ворот… И жжет меня полдень, и пыльный Кругом суетится народ. И ходят послушные ноги, И движутся руки мои; Без мысли язык мой лепечет, И сердце болит без любви. И вот уж гляжу я на запад, Усталою грудью дыша… Когда-то закатится солнце! Когда-то проснется душа! Проснулся: затворены ставни, Один я лежу, без огня — Не жаль мне ни ясного солнца, Ни божьего белого дня!..

2

Мне снилось, легка и воздушна, Прошла она мимо окна; И слышу я голос: мой милый! Спеши! я сегодня одна!.. Слова эти были так нежны И так нетерпенья полны, Что сердце мое встрепенулось, Как птичка навстречу весны. И радостным сердца движеньем Себя разбудил я… увы! Глядела в окно мое полночь, И слышались крики совы. И долго лежал я — и дума Была, как свинец, тяжела. Неужели в это окошко Она меня громко звала? Неужели в это окошко Другим я когда-то смотрел? Был ветрен, и молод, и весел, И многого знать не хотел?

3

Уж утро! — но, боже мой, где я? В своем ли я нынче уме? Вчера мне казалось так живо, Что я засыпаю в тюрьме; Что кашляет сторож за дверью И что за туманным стеклом Луна из-за черной решетки Сияет холодным серпом; Что мышка подкралась и скоблет Ночник мой, потухший в углу, И что все какая-то птичка С надворья стучит по стеклу. Уж утро! — но, боже мой, где я? Заснул я как будто в тюрьме, Проснулся как будто свободный, — В своем ли я нынче уме?

4

Подсолнечное царство

Клонит сон — стихи, прощайте! Погасай, моя свеча! Сплю и слышу, будто где-то Ходит маятник, стуча… Ходит маятник, и сонный, Чтоб догнать его скорей, Как по воздуху, иду я Вдаль за тридевять полей… И хочу я в тридесятом Государстве кончить путь, Чтоб хоть там свободным словом Облегчить больную грудь. И я вижу: в тридесятом Государстве на часах Сторожа стоят в тумане С самострелами в руках. На мосту собака лает, И в испуге через сад Я иду под свод каких-то Фантастических палат. Узнаю родные стены… И тайком иду в покой, Где подсолнечного царства Царь лежит с своей женой. Кот мурлычет на лежанке; Светит лампа — царь не спит — И седая из подушек Борода его торчит. На глаза колпак напялив, Шевелит он бородой И ведет такие речи Обо мне с своей женой: «Сокрушил меня царевич; Кто мне что ни говори, — А любя стихи да рифмы, Не годится он в цари. Я лишу его наследства». А жена ему в ответ: «Будет, бедненький, по царству Он скитаться, как поэт». «Но, — оказал отец, — дозволим Мы за это, так и быть, — Нашей фрейлине с безумцем Одиночество делить: У нее в лице любовью Дышит каждая черта — У него в стихах недаром Все любовь да красота». «Но, — ответила царица, — Наша фрейлина горда И отвергнутого нами Не полюбит никогда». Ах! — кричу я им, — лишите Вы меня всего, всего… Все-то ваше царство вряд ли Стоит сердца моего!.. Но ужель она, чьи очи Светят раем, — так горда, Что отвергнутого вами Не полюбит никогда?..

5

Тишь и мрак

Я спал — и гнетущего страха Волненье хотел превозмочь, И видел я сон — будто светит Какая-то странная ночь. Дымясь, неподвижные звезды В эфире горят, как смола, И запахом ладана сильно Ночная пропитана мгла. И месяц, холодный, как будто Мертвец, посреди облаков Стоит над долиной, покрытой Рядами могильных холмов. Недвижно поникли деревья; Далеко стоит тишина: Природа как будто не дышит В объятиях мертвого сна. И весь я вниманье — и сердцем Далеко я в ночь уношусь, И жду хоть единого звука — И крикнуть хочу и — боюсь! И вдруг с легким треском все небо Подвинулось — звезды текут — И катится месяц, как будто На нем гроб тяжелый везут. И темные тучи печальным Над ним балдахином висят. И красные звезды, как свечи, Повитые крепом, горят. И катится месяц все дальше И дальше в бездонную ночь — И звезды за ним в бесконечность Уходят из глаз моих прочь… Их след, как дымок от фосфора, Как облачко, в черной дали Расплылся — и мрак непроглядный Одел мертвый череп земли. И стал я блуждать в этом мраке Один —

как слепец. Не ночной — Могильный был мрак, и повсюду Была тишина и покой. Такой был покой и такая Была тишина, что листок В лесу покачнись — или капля Скатись — я услышать бы мог. То весь замирал я — и долго Стоял неподвижно — то бил Я в землю ногами, не видя Ни ног, ни земли; — то ходил, Кружась, как помешанный, — падал — Лежал — сам с собой говорил — Вставал — щупал воздух руками — И вдруг — чью-то руку схватил… И мигом я понял, что это Была не мужская рука, У ней были нежные пальцы, Она была стройно легка. И так эту руку схватил я, Как будто добычу поймал, И так я был рад, что, казалось, На время дышать перестал. «Ага! не один я — не все мы Пропали! — я думал. — Есть грудь Другая, которая может И закричать и вздохнуть». «О, кто ты? — шептал я, — хоть слово Скажи мне — хоть слово! — и мне Оно будет музыкой в этой Могильной, немой тишине… Откуда ты шла? — Где застигла Тебя эта тьма? — говори! Мне звуки речей твоих будут Сиянием новой зари». Молчанье — молчанье — ни слова, Ни вздоха… Одна лишь рука Незримая руку мне жала И трепетала слегка. Напрасно порывисто, жадно Уста я устами ловил, Напрасно лобзал ее в очи И плечи слезами кропил. Она предавала все тело Мучительным ласкам моим; А я — я шептал: «Умоляю, Порадуй хоть словом одним». Молчанье, молчанье — и вот уж Я сам перестал говорить, Я помню, во сне, как безумец, Готов был ее укусить!! Но в эту минуту, рванувшись, Как змей ускользнула она, И стало опять — мрак во мраке — И в тишине — тишина… С простертыми долго руками Ходил я, рыдая, стеня, Шатаясь — и тьму обнимал я, И тьма обнимала меня. Споткнувшись на что-то, я поднял Какую-то книгу — раскрыл Страницы — и лег с ней на землю — И лбом к ней припал — и застыл. Из книги, мне чудилось, буквы Всплывали — и ярче огня Сверкали и в жгучие строки Слагались в мозгу у меня. И страшные мысли читал я В невидимой книге — как вдруг На слове «проклятье» очнулся — И оглянулся вокруг — О боже мой! где я!! — сквозь щели Затворенных ставень сквозят Лучи золотые, то солнца Глаза золотые глядят. Глядят и смеются — и сердце Очнулось — и, жизни привет Почуя, взыграло, как будто Впервые увидело свет… <1856–1860>

«Тень ангела прошла с величием царицы…»

She walks in beauty like the night [14] .

Byron

Тень ангела прошла с величием царицы: В ней были мрак и свет в одно виденье слиты. Я видел темные, стыдливые ресницы, Приподнятую бровь и бледные ланиты. И с гордой кротостью уста ее молчали, И мнилось, если б вдруг они заговорили, Так много бы прекрасного сказали, Так много бы высокого открыли, Что и самой бы стало ей невольно И грустно, и смешно, и тягостно, и больно… Как воплощенное страдание поэта, Она прошла в толпе с величием смиренья; Я проводил ее глазами, без привета, И без восторженных похвал, и без моленья… С благоговением уста мои молчали — Но… если б как-нибудь они заговорили, Так много бы безумного сказали, Так много бы сердечных язв раскрыли, Что самому мне стало б вдруг невольно И стыдно, и смешно, и тягостно, и больно… <1857>

14

Она идет, сверкая красотой подобно ночи. Байрон (англ.). — Ред.

ХОЛОДЕЮЩАЯ НОЧЬ ^**

(Фантазия)

Посв. М. Ф. Штакеншнейдер

Там, под лаврами, на юге — Странник бедный — только ночь Мог я взять себе в подруги, Юга царственную дочь. И ко мне она сходила В светлом пурпуре зари, На пути, в пространствах неба, Зажигая алтари. Боже! как она умела Раны сердца врачевать, Как она над морем пела! Как умела вдохновлять! Но, увы! судьбой на север Приневоленный идти, Я сказал подруге-ночи: «Ненаглядная, прости!» А она со мной расстаться Не хотела, не могла — По горам, от слез мигая, Вслед за мной она текла. То сходила на долину С томно блещущим челом И задумчиво стояла Над моим степным костром; То со мною ночевала Над рекою, у скирдов, Вея тонким ароматом Рано скошенных лугов. Но чем дальше я на север Шел чрез степи и леса, Незаметно холодела Ночи южная краса… То, в туманы облачаясь, Месяц прятала в кольцо; То с одежд холодный иней Отрясала мне в лицо. Чем я дальше шел на север, Тем гналась она быстрей, Раньше день перегоняла, Уходила все поздней. И молила и стонала… И, дрожа, я молвил ей: «Ты на севере не можешь Быть подругою моей». И, сверкнув, у синей ночи Помутилися глаза, И застыла на ресницах Накипевшая слеза. И пошла она, — и белым Замахала рукавом, И завыла, поднимая Вихри снежные столбом. Сквозь метель на север хладный Я кой-как добрел домой… Вижу — ночь лежит в долине Под серебряной парчой… И беззвучно мне лепечет: «Погляди, как я мертва! Сердце глухо, очи тусклы, Холодеет голова. Но гляди — всё те же звезды Над моею головой… Красотой моею мертвой Полюбуйся, милый мой. И поверь, что, если снова Ты воротишься на юг, В прежнем блеске я восстану, Чтоб принять тебя, мой друг! С прежней негой над тобою Я склоню главу мою И тебе, сквозь сон, над ухом Песню райскую спою»… <1858>

КОНЦЕРТ ^**

Здесь Берлиоз!.. я видел сам Его жидовско-римский профиль И думал: что-то скажет нам Сей музыкальный Мефистофель? И вот, при свете ламп и свеч, При яром грохоте оркестра, Я из-за дамских вижу плеч, Как тешит публику маэстро. Трубят рога, гремит тимпан, В колокола звонят над нами… И над поющими струнами Несется звуков ураган. И адская слышна угроза… И раздаются голоса… И встали дыбом волоса На голове у Берлиоза. Поют!.. увы! не понял я, Что значит хор сей погребальный? И вдруг — тебя увидел я, Знакомка милая моя. Тебя, мой критик музыкальный. К коленам уронив цветы, К полудню сорванные нами, Меж двух колонн сидела ты Бледна, с померкшими очами. Я угадал: страдала ты Без мысли и без наслажденья, Как от какой-то духоты Иль в ужасе от сновиденья. И думал: скоро на балкон Мы выйдем… звезды видеть будем… И эту музыку забудем (Инструментальный гром и звон) — Забудем, как тяжелый сон. 1858