Стихи
Шрифт:
И сердце мое раскрылось, словно цветок под лучами, и лепестки дышали нежностью и мечтами.
(Все тот же ритм часы отбивают, все те же звезды в небе сияют.)
А после я горько плакал, как принц из сказки забытой, когда во время турнира ушла от него Эстрельита.
(Все тот же ритм часы отбивают, все те же звезды в небе сияют.)
И вот мы теперь в разлуке. Вдали от тебя тоскуя, не вижу я рук твоих нежных и глаз твоих прелесть живую, и только на лбу остался мотылек твоего поцелуя.
(Все
КОЛОСЬЯ
Пшеница отдалась на милость смерти, уже серпы колосья режут. Склоняет тополь голову в беседе с душою ветра, легкой, свежей.
Пшеница хочет одного: молчанья. На солнце отвердев, она вздыхает по той стихийной широте, в которой мечты разбуженные обитают. А день, от света и звучанья спелый, на голубые горы отступает.
Какой таинственною мыслью колосья заняты до боли? И что за ритм мечтательной печали волнует поле?..
На старых птиц похожие колосья взлететь не могут. В их головках стройных из золота литого мозг, черты лица спокойны.
Все думают о том же, размышляя над тайною, глубокой и тяжелой. Живое золото берут из почвы, и жар лучей, как солнечные челы, сосут и одеваются лучами, чтоб стать душой муки веселой.
Вы наполняете меня, колосья, веселою печалью! Придя из дальней глубины веков, вы в Библии звучали; согласным хором лир звените вы, когда вас тишиной коснутся дали.
Растете вы, чтоб накормить людей. А ирисы и маргаритки в поле рождаются всему наперекор. Вы - золотые мумии в неволе. Лесной цветок рождается для сна, для жизни умереть - вот ваша доля.
РАЗДУМЬЯ ПОД ДОЖДЕМ
Ливень ласки и грусти прошумел в захолустье, дрожь вселил на прощанье в садовые листья. Эта почва сырая пахнет руслом покоя, сердце мне затопляя нездешней тоскою.
На немом окоеме рвутся плотные тучи. Кто-то капли вонзает в дремотную заводь, кругло-светлые жемчуги всплесков бросает. Огоньки, чья наивность в дрожи вод угасает.
Грусть мою потрясает грусть вечернего сада. Однозвучная нежность переполнила воздух. Неужели, господь, мои муки исчезнут, как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?
Это звездное эхо, что хранится в предсердье, станет светом, который мне поможет разбиться. И душа пробудится в чистом виде - от смерти? И все, что в мыслях творится, - в темноте растворится?
О, затих, как счастливый, сад под негой дождливой! В чистоте мое сердце стало отзвуком, эхом разных мыслей печальных и мыслей хрустальных, их плесканье в глубинах - вроде крыл голубиных.
Брезжит солнце. Желтеют бескровные ветви. Рядом бьется тоска с клокотаньем смертельным, и тоскую сейчас о безнежностном детстве, о великой мечте - стать в любви гениальным, о часах, проведенных - как эти!
– в печальном созерцанье дождя. Красная Шапочка, по дороге идя... Сказки кончились, я растерялся над бездной, над потоком
Неужели, господь, мои муки исчезнут, как сейчас исчезает хрупкий лиственный отзвук?
Снова льет. Ветер призраки гонит вперед.
КЛЮЧ
(Отрывок)
В долине задремали тени, ключи запели.
Увидев зимних сумерек пространность, заснуло сердце. О, кто ключи понять сумеет, воды секреты новорожденной, песню, укрытую от зренья духовного, с мелодией сладчайшей, запредельной?..
Ключ распевал, сгибаясь под грузом тени. Я подошел его послушать, но сердце было глухо к пенью.
На целомудренной траве цвели незримые планеты. Глагол земли рождался, зачатый непорочным чревом.
Среди долины рос столетний тополь, его листва зашелестела. Листва заката трепетала, серебряная, как планеты. Средоточьем неба был великий тополь. Нежной, от сумрака неясной ключа мне показалась песня.
Написаны те темные слова на азбуке каких рассветов? Что говорят они далеким звездам? И чьи уста прошепчут это? Душою, господи, я зол. Сжигает огонь греховный тело. Море, что я вместил в себе, утратило свой берег. Маяк твой, господи, погас.
Одно лишь мое сердце морю светит. Но неужели эти тайны ночи, воды секреты таинственны лишь для очей людского разуменья? Неужто сумрак тайн не будоражит долины, горы, бабочек, деревья? Неужто ужас тьмы не ощущают ни камни, ни коренья? Неужто только я глаголю, а чистый ключ сказать свое не смеет?
Но что-то вдруг почувствовал в воде я, и это будоражит... словно ветер в моей душе качает ветви.
Стань деревом! (Вдали мне голос шепчет.) И водопадом хлынули светила на незапятнанное небо.
С печалью и тревогой впечатываюсь в тополь тот столетний, как Дафна, убегающая в страхе от Аполлона сумрака и тени. Душа моя листвою поглотилась, и соком стала кровь моя древесным, а слез моих источник смолою обернулся цепкой. Опустилось в корни сердце, а страсти человечьи покинули меня и убежали, изранив тело.
Увидев зимних сумерек пространность, ломал я ветви и радовался незнакомым ритмам порывов ледяного ветра.
Я ласку крыльев ощущал руками, гнезд нежных трогал тело, и тысячами пчелы полевые ко мне летели. Целый улей золота живого таил я в дряхлых недрах.
Пейзаж и вся земля исчезли. Осталось только небо, и я дыхание горы услышал и звездный шелест.
Поймут ли нежные мои листочки воды секреты? Достигну ли корнями королевства, в котором родилась вода и зреет? К отраженному волнами небу склонивши ветви, смыл листву я в голубом, певучем алмазе светлом и клокотание ключей услышал, как слышал их, когда был человеком. Исполнено неведомого знанья, а также музыки струенье.
Огромнейшие руки воздымая, лицом к голубизне я стоял, исполненный росы, тумана и угасающего света.