Чья-то рука бесполезно навьючилаНа плечи старый, ненужный костюм.Вот я стою – придорожное чучело –Чуждый и воли, и бега, и дум.Вот я стою. Никого я не трогаю,И отразилась на бляхе звезда.Мимо несутся стальною дорогоюС грохотом, с шумом, свистя, поезда;Дымною пастью кидают уверенноПрямо в лицо огневую струю.Мимо и дальше. И так же растерянноЯ, неподвижный, безвольный, стою.Так же беспомощно пальцами-палкамиЯ упираюсь в нетающий мрак.Дымом, и сажей, и черными галкамиВ клочья разорван мой старый пиджак.Жизнь огородная тело измучила,В сумрак развеяла дух пустота.Вот я стою – придорожное чучелоВ рваном костюме больного шута.
1911 - 1912
* * *
В
рукавицу извощика серебряную каплю пролил,Взлифтился, отпер дверь легко...В потерянной комнате пахло мольюИ полночь скакала в черном трико.Сквозь глаза пьяной комнаты, игрив и юродив, Втягивался нервный лунный тик, А на гениальном диване — прямо напротив Меня — хохотал в белье мой двойникИ Вы, разбухшая, пухлая, разрыхленная, Обнимали мой вариант костяной. Я руками взял Ваше сердце выхоленное, Исцарапал его ревностью стальной.И, вместе с двойником, фейерверя тосты, Вашу любовь до утра грызли мы Досыта, досыта, досыта Запивая шипучею мыслью.А когда солнце на моторе резком Уверенно выиграло главный приз — Мой двойник вполз в меня, потрескивая, И тяжелою массою бухнулся вниз.
1913
* * *
Вы бежали испуганно, уронив вуалетку,А за вами, с гиканьем и дико крича,Мчалась толпа по темному проспекту,И их вздохи скользили по Вашим плечам.Бросались под ноги фоксы и таксы,Вы откидывались, отгибая перо,Отмахивались от исступленной ласки,Как от укусов июньских комаров.И кому-то шептали: «Не надо! Оставьте!»Ваше белое платье было в грязи,Но за Вами неслись в истерической клятвеИ люди, и зданья, и даже магазин.Срывались с места фонарь и палатка,Все бежало за Вами, хохоча и крича,И только Дьявол, созерцая факты,Шел неспешно за Вами и костями стучал.
23 мая 1913
* * *
Из-за глухонемоты серых портьер, цепляясь за кресла кабинета, Вы появились и свое сердце Положили в бронзовые руки поэта. Разделись, и только в брюнетной голове черепашилась гребенка и желтела. Вы завернулись в прозрачный вечер.Как будто тюлем в июлеЗавернулиТело.Я метался, как на пожаре огонь, шепча: Пощадите, не надо, не надо! А Вы становились всё тише и тоньше, И продолжалась сумасшедшая бравада. И в страсти и в злости кости и кисти на части ломались, трещали, сгибались, И вдруг стало ясно, что истина — Это Вы, а Вы улыбались. Я умолял Вас: «Моя? Моя!», волнуясь и бегая по кабинету. А сладострастный и угрюмый Дьявол Расставлял восклицательные скелеты.
1916
* * *
Послушайте! Я и сам знаю, что электрической пыльюВзыскриваются ваши глаза, но ведь это потому,Что вы плагиатируете фонари автомобильи,Когда они от нечего делать пожирают косматую тьму.Послушайте! Вы говорите, что ваше сердце ужасноСтучит, но ведь это же совсем пустяки;Вы, значит, не слыхали входной двери! Всякий раз онаОглушительно шарахается, ломая свои каблуки.Нет, кроме шуток! Вы уверяете, что корьюЗахворало ваше сердце. Но ведь это необходимо хоть раз.Я в этом убежден, хотите, с докторами поспорю.У каждого бывает покрытый сыпной болезнью час.А когда вы выйдете в разорванный полдень,На главную улицу, где пляшет холодень,Где скребут по снегу моторы свой выпуклый шаг,Как будто раки в пакете шуршат, —Вы увидите, как огромный день, с животом,Раздутым прямо невероятно от проглоченных людишек,На тротуар выхаркивает с трудомИ пищА, пищи излишек.А около него вскрикивает пронзительно, но скорбноМонументальная женщина, которую душит мой горбатый стишок,Всплескивается и хватается за его горб она,А он весь оседает, пыхтя и превращаясь в порошок.Послушайте! Ведь это же, в конце концов, нестерпимоКаждый день моторы, моторы и водосточный контрабас.Это так оглушительно! Но это необходимо,Как то, чтобы корью захворало сердце хоть раз.
1914
СОДЕРЖАНИЕ ПЛЮС ГОРЕЧЬ
Послушай! Нельзя же такой безнадежносуровой,Неласковой!Я под этим взглядом, как рабочий на стройкеновой,Которому: протаскивай!А мне не протащить печаль сквозь зрачок.Счастье,
как мальчикС пальчик,С вершок.Милая! Ведь навзрыд истомилась ты:Ну, так оторвиЛоскуток милостиОт шуршащего платья любви!Ведь даже городовойПриласкал кошку, к его сапогам пахучимПритулившуюся от вьюги ночной.А мы зрачки свои дразним и мучим.Где-то масленица широкой волнойЗатопила засохший постИ кометный хвостСметает метлойС небесного стола крошки скудных звезд.Хоть один поцелуй. Исподтишечной украдкой,Как внезапится солнце сквозь серенький день.Пойми:За спокойным лицом, непрозрачной облаткой,Горький хинин тоски!Я жду, когда рот поцелуем завишнитсяИ из него косточкой поцелуя выскочит стон,А рассветного неба пятишницаУже радужно значит сто.Неужели же вечно радости объедки?Навсегда ль это всюдное "бы"?И на улицах Москвы, как в огромной рулетке,Мое сердце лишь шарик в руках искусныхсудьбы.И ждать, пока крупье, одетый в черноеи серебро,Как лакей иль как смерть, все равно бытьможет,На кладбищенское зероЭтот красненький шарик положит!
Октябрь 1915
Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
ПОСВЯЩЕНИЕ Н.ГУМИЛЕВУ
О как дерзаю я, смущенный,Вам посвятить обломки строф,Небрежный труд, но освещенныйСозвездьем букв "a Goumileff".С распущенными парусамиПеревезли в своей ладьеВы под чужими небесамиВеликолепного Готье...В теплицах же моих не снимутС растений иноземных плод:Их погубил не русский климат,А неумелый садовод.
Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
ОДИНОЧЕСТВО
Я грущу в кабаке за околицей,И не радует душу вино,А метель серебристая колетсяСквозь разбитое ветром окно.В полутемной избе низко стелетсяСизым клубом махорки струя.– Ах! Взгляни, промелькни из метелицы,Снеговая царевна моя!Из лугов, из лесов густодебреных,Из далеких жемчужных полейПокажись мне на крыльях серебряныхГолубых, снеговых лебедей.Покажись мне безлунной дорогою,Хоть на миг из тумана явись,И рукою печальной и строгоюМоих глаз воспаленных коснись!Неужель одному мне суровуюПеренесть мою горе-судьбу?Иль залечь одному мне в кедровую,Благовонную смертью избу?Никого! Я один за околицейУпиваюсь тяжелым вином,Да мятель серебристая колетсяИ играет разбитым окном.
Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
МАСКИ
Маски повсюду, веселые маски,Хитро глядят из прорезов глаза;Где я? В старинной, чарующей сказке?Но отчего покатилась слеза?Глупые маски, веселые маски,Манит, зовет меня ваш хоровод.Вот промелькнули влюбленные глазки;Странные маски, куда вас влечет?Платья безвкусны, размеренны речи;Мчатся в бессмысленной пляскеРуки, зовущие груди и плечи;Глупые маски, веселые маски.Слезы личиной глухою закрою,С хохотом маску надену свою!Глупые маски! Стремитесь за мною,Слушайте: пошлости гимн я пою.Маски повсюду, веселые маски,Хитро глядят из прорезов глаза;Где я? В старинной, чарующей сказке?Но отчего покатилась слеза?
1910
Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.
Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.
ИНТИМНОЕ
Я привык к Вашей столовой с коричневым тоном,К чаю вечернему, к стеклянному звону,К белым чашкам и к собачьему лаю.Я всегда у Вас вечерами бываю.Все так приветливо! Порою печальное.Из окна я вижу церковь дальнюю.Какой-то хаос гармонии многотонной.В соседней комнате звонок телефонный.И воздух поет: "смотри, смотри,Как замкнули двери, молча, драпри!"По комнатам веет любовный туман,О, как знаком мне пестрый диван!Тут я впервые интимность познал;Ее навеял Ваш светлый зал.И понял, что все другое - ошибка,Что солнце - детей наивных улыбка,Что сердце ловит в звездах ответ,Что сам я глупый, глупый поэт.
