Стихи
Шрифт:
Прошел Самойлов, пулеметчик, а затем комвзвода разведки, от Вязьмы до Берлина. За время войны почти не писал: не до этого было.
После войны заканчивал Литературный институт; пошли первые, крайне редкие, публикации, чаще занимался переводами, что было, разумеется, хорошей школой для поэта, но всеобъемлющего удовлетворения не давало. Главные стихи, а они, делающие славу, есть у каждого поэта, еще не были написаны.
Первый стихотворный сборник Самойлова "Ближние страны" обозначен 1958 годом. И вышел
На "втором перевале" в жизни и творчестве поэта (1960-75) были написаны самые лучшие его вещи в теме Великой Отечественной войны: "Сороковые", "Старик Державин", "Перебирая наши даты", "Слава богу! Слава богу…" и др. Именно эти стихи сделали Самойлова известным поэтом, с этим поэтическим активом прежде всего вошел он в поэзию наших лет.
Когда речь заходит о Давиде Самойлове, в памяти сразу возникают ставшие уже хрестоматийными строки:
Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые… Война гуляет по России, А мы такие молодые!"Где бы, — пишет Евгений Евтушенко, — ни звучала эта строфа — на вечере поэзии из уст самого поэта, или на концерте художественной самодеятельности, или в Театре на Таганке, или в глубине нашей памяти, — за ней сразу встает Время. А ведь это только четыре строчки!"
Но как меняется тональность стиха, мажор уступает место минору, когда речь заходит о не вернувшихся с войны друзьях:
Я вспоминаю Павла, Мишу, Илью, Бориса, Николая. Я сам теперь от них завишу, Того порою не желая. Они шумели буйным лесом, В них были вера и доверье. А их повыбило железом, И леса нет — одни деревья.("Перебирая наши даты…")
Сделаю некоторые пояснения: Павел — это Коган, Миша — Кульчицкий, Илья — Лапшин (в ИФЛИ не учился, но писал стихи), фамилия Бориса — Смоленский, Николая — Майоров. Майоров посещал поэтический семинар И.Л.Сельвинского, куда был зачислен перешедший в Литинститут Давид Самойлов — Дезик, как ласково называли его друзья и родители.
Военная тема, словно осколок, застряла в памяти поэта, и уйти от нее он не смог до конца своих дней. Из попытки в сборнике "Волна и камень" попрощаться с военной темой:
До свидания, память, До свиданья, война, До свидания, камень, И да будет волна! — ничего не вышло.А сейчас я познакомлю вас, уважаемые читатели, с неизвестным вам стихотворением Д.Самойлова, которое около сорока лет распространялось в списках. Знали его фактически единицы, о нем никто не говорил, не писал, как будто его и не было в природе. Даже в статьях о Самойлове, принадлежащих перу таких серьезных и объективных исследователей современной поэзии, как Сергей Чупринин и Игорь Шайтанов, даже в книге Вадима Баевского "Поэт и его поколение" (1986) нет и
"Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…" — эти парадоксальные тютчевские строки в аранжировке Самойлова преображены таким образом: счастлив, кто жил в "сороковые, роковые, военные и фронтовые" и, как бы отрешившись от довоенных сталинских кошмаров, был свободен в поступках, в выборе друзей, в самой поэзии.
В самые тяжкие дни ленинградской блокады, зимой 1942 года Ольга Берггольц писала:
В грязи, во мраке, в голоде, в печали, Где смерть, как тень, тащилась по пятам, Такими мы счастливыми бывали, Такой свободой бурною дышали, Что внуки позавидовали б нам.Эти строки, по странной случайности, "прошли", а вот из стихотворения Семена Гудзенко "Я был пехотой в поле чистом…" (1946) цензура вычеркнула две строки:
С какой свободой я дружил — Ты памяти не тронь…Об этом после Самойлова написали и прошедший войну Борис Слуцкий:
Хорошо было на войне. С тех пор Так прекрасно не было мне, —и Александр Межиров, чувствующий, как он сам признался, "лютую тоску по той войне":
Муза тоже там жила, Настоящая, живая. С ней была не тяжела Тишина сторожевая, Потому что в дни потерь, На горючем пепелище, Пела чаще, чем теперь, Вдохновеннее и чище, —и Евтушенко — мальчик в военные годы:
Война была несчастьем для народа, а для поэтов —љљљљљљљљљљљљсчастием не врать… -
и другие поэты, но ведь Самойлов был первым, кто обнажено, без намеков, "открытым текстом" написал:
Если вычеркнуть войну, Что останется — не густо. Небогатое искусство Бередить свою вину. Что еще? Самообман, Позже ставший формой страха. Мудрость — что своя рубаха Ближе к телу. И туман… Нет, не вычеркнуть войну. Ведь она для поколенья — Что-то вроде искупленья За себя и за страну. Простота ее начал, Быт жестокий и спартанский, Словно доблестью гражданской, Нас невольно отмечал. Если спросят нас гонцы, Как вы жили, чем вы жили? Мы помалкиваем или Кажем шрамы и рубцы. Словно может нас спасти От упреков и досады Правота одной десятой, Низость прочих девяти. Ведь из наших сорока Было лишь четыре года, Где прекрасная свобода Нам, как смерть, была близка.