Стихийное бедствие
Шрифт:
— А я?
— Может, заболел? — посочувствовал Петрович.
Допил Федя в познавательных целях остаток бутылки, еще раз убедился, что ничего его не берет, и с горя пошел домой трезвым. Чем крайне обеспокоил жену.
— Глянь, с получки, а как стеклышко. — Клава с тревогой заглянула мужу в глаза. — Ой, уж не завел ли кого?..
И на всякий случай решила сходить в завком по моральному делу.
Уже на следующее утро Клава Семенова появилась в завкоме. Появилась, как бомба замедленного действия.
И вдруг у Доски почета возню заметила. Предзавкома озлобленно срывал портрет ее мужа, неведомым путем попавший сегодня утром на Доску почета, а какой-то шкет протестовал.
— Рисовать рисуйте, кого хотите, — орал Девицкий, — а уж кого вешать — мы решаем.
— Вы уничтожаете мою лучшую работу, — вопил шкет.
— Тут вам не вернисаж, — топал ногами предзавкома, — тут вам не выставка ваших портретов, тут выставка наших портретов.
— Давайте спросим первого попавшегося зрителя… Скажите, вам этот портрет нравится?
— Ой, — обомлела Клава, — как живой.
— Это заинтересованный зритель, — зло вылил ушат ледяной воды Девицкий, — это супруга вашего Семенова.
— Тем более! — попытался перехватить инициативу художник. — Кому, как не жене, судить! — Он подбежал к Клаве. — Правда, похож?
— Похож, — подтвердила Клава, — и нос красный и зенки мутные…
— Ну вот, — обрадовался нежданной подмоге Девицкий и спросил ехидно: — Может, он вам еще и в нетрезвом виде позировал?
— Да вы что? — благородно вскипел Рогов. — Для Доски-то почета в нетрезвом?.. Для вас, вижу, нет ничего святого.
— Это для него нет… — устало махнул в сторону портрета Девицкий.
Клава, понятно, забыла, зачем шла в завком в виде бомбы замедленного действия, но ее могучая энергетическая заряженность так подействовала на председателя завкома, что он согласился оставить Федю висеть на Доске.
А после работы Клава встречала мужа у проходной с кошелкой, в которой негромко позвякивало что-то стеклянное.
Федя шел бойко, в хорошем настроении. За ним с трудом угонялся обеспокоенный чем-то мастер Петрович.
— Привет! — ехидно остановила этот забег Клава. — Далеко собрались?
— Здорово, Клав, — безбоязненно сказал Федя. — Ты чего здесь делаешь? Сегодня же не получка.
— Стою вот, — загадочно усмехнулась Клава. — У тебя-то в жизни как, все нормально?
— А что у меня может случиться? — не понял Федя.
— Да ненормально у него, ненормально, — вмешался Петрович. — Он сегодня норму к чертовой матери перевыполнил!
— Ничего удивительного, — всезнающе пожала плечами Клава, — он же теперь на Доске почета, — и стрельнула глазами, куда надо.
У мастера, как глянул, челюсть отвалилась, а Федя только головой покачал:
— Силен! А что, еще мужчина
— Предлагаю обмыть портрет. — Клава деловито полезла в кошелку за чем-то стеклянным.
— Что, прямо здесь? — испугался Петрович.
— Хорошее дело прятать по подворотням нечего, — пояснила Клава и достала стаканы.
— За все хорошее! — твердо сказала Клавдия и одним глотком осушила свою посуду.
Очень скоро она запылала всеми щеками, Петрович привычно стал поругивать начальника цеха, и только Федя стоял трезвым и чужим на этом празднике жизни.
— Ты что не пьешь? — поразилась Клавдия.
— Пью, — Семенов показал пустую посудину, — но не балдею.
И тут Федя нечаянно взглянул на свой портрет. Передовой труженик смотрел на него осоловелыми глазами, нос покраснел еще больше, а цвет лица стал вовсе землистым. Федя подобрался.
В этот момент из проходной вышел Рогов.
— Товарищ художник, — кокетливо позвала его Клава, — а мы тут ваш портрет обмываем.
— Портрет не мой, а вашего мужа, — расшаркался художник.
— Чего же ты меня, гад, словно алкаша малюешь? — неожиданно испортил обстановку любезности металлический голос Семенова.
— Федя, — Клава мгновенно повисла на мужниной руке, — ты пьян.
— Я трезв, как никогда.
— Ты мне чуть не каждый вечер такие заявления делаешь. Не смеши меня, трезвый… Вместе же пьем.
— В том-то и дело, что пьем вместе, а пьянеет он один. — Федя обиженно показал на портрет и схватил у жены бутылку.
С каждым глотком менялись на холсте краски — нос багровел, лицо зеленело. Художник Рогов тоже побледнел.
— Прямо как у Дориана Грея, помните? — прошептал он почти в ужасе. — Это не я, это бабка… Вот колдунья, а? Это она краски мне готовила.
— Что ты там бормочешь? Бабка, колдунья… Я-то что теперь делать буду? Куда я вечно трезвый-то? Кто со мной разговаривать станет? Зачем ты меня коллективу противопоставил? — Федя даже слезу пустил. — Все люди как люди — выпивают, сдают бутылки, участвуют в жизни завода, а я…
В этот момент из проходной вынырнул предзавкома Девицкий.
— А, Семенов, поздравляю… Не зря мы тебя на Доску повесили. Ты, оказывается, сегодня норму резко перевыполнил.
— Ну, вот, — развел руками Федор.
— Я думаю, что за это большое спасибо надо сказать товарищу художнику. Он настоял, чтобы тебя поместили на Доску почета, и вот, видимо, сказался воспитательный фактор! Портрет тебе теперь не дает плохо работать. Молодцом. — Девицкий похлопал Семенова по плечу и бросил взгляд на портрет — А что это за мурло?
— От каждого стакана меняется, — испуганно сказал Федя.
— У нас теперь дилемма, — задумался Девицкий, — то бишь выбор… Либо снять с Доски почета мурло этого алкаша…