Стиходворения
Шрифт:
румяный лик святого Рождества,
к заутрене зовущего церквями.
И брызнет жизнь на полушубок мой
малиновыми каплями луча,
рассвет покажет место, где далёко
скользнуло небо на пустырь седой
и голубою тучей улеглось
до Воскресенья подремать немного…
ДОРОГА В БЕРКЛИ
«Быть – значит, восприниматься»
Джордж
Креста мистические взмахи
На куполе мелькнувшей церкви
Железным блеском об рубаху
Царапнули при въезде в Беркли.
Никелированные крылья
Несли потомка Гавриила
По автостраде многомильной
Мощёной – в адское горнило.
Побрив Неваду возле уха
Опасным лезвием азарта,
Калифорнийских акведуков
Я разрезал черту на карте,
Как резал вены в восемнадцать,
Проехав сквозь Долину Смерти.
Тогда другим восприниматься,
Наверное, мне кто-то мерил.
А ветер бил по серым скулам,
Глаза щипало, солнце меркло.
Но на хайвэе среди гула
Я различал кантату Беркли.
ФОТО
Гале
На груди ли меня хранишь,
дабы сердцем вглядеться зорко?
Уголок ли обгрызла мышь,
забирая добычу в норку?
Береги меня, береги –
отпечаток на тонком глянце.
Но в любви уже перегиб:
ожидать, ненавидеть, клясться.
Мы засветим совместный кадр,
но проявимся по-любому.
Глянь, как в камере миокард,
утекают года альбома.
Поистреплется твой сафьян,
время выдумает затею,
где в старушечьих лапках я
хрусткой осенью отжелтею.
* * *
В полу затёртом, между щелями,
под сенью венского стола,
сверкая звёздными ущельями,
живёт космическая мгла.
Живёт, соседствуя с предметами,
которые, скользнув за край,
в полночном спектре фиолетовом
заветный выискали рай.
Там, преисполненный томления,
кружок советского рубля
заводит гордо песнопения
в канун седьмого ноября.
Конфетный фантик белым парусом
плывёт за паутинкой дня
между вторым и третьим ярусом
сплетённых досок бытия.
В плену потерянного времени
там, неудачник
дряхлеет гвоздь, седея теменем,
забитый в бездну молодым.
И всё течёт, и всё меняется:
полёты снов, движенья тел,
и бутафорский свет качается
колчаном искроносных стрел.
Когда же тапок прикасается
к расщелине иных миров,
к подошвам чувственно ласкается
полов межзвёздная любовь…
ВОЗВРАЩАЯСЬ С ВОЙНЫ
Так брести, как грести по воде,
взмахом рук помогая движению брюк к пустоте,
а словам – обретать простоту на листе.
Неуёмную мысль вдруг повесить
помятой армейской фуражкой на крюк
платяного шкафа. Иль забыть на гвозде.
Либо стать мудрецом, в маску скомкав лицо.
Мысль убрать под диван.
Как султан, свесив ноги с тахты, говорить всем «якши»,
за притворной улыбкой скрывая
две тысячи сунн и священный Коран,
по(читаемый) мною так часто в тиши.
Мысль на цепь посадить, словно пса,
пусть скулит в закоулках ума,
сторожа закрома серых масс мозгового венца.
Неудачно грустить, то и дело сбиваясь на смех, и его задарма
с хрипотцой всем врагам раздавать под винцо…
Без свинца…
ФРЕКЕН
Фрекен, прочтите несколько строк
Позднее, когда замерцают свечи –
Ибо словесных громадин тролль
Окаменеет при солнечном свете.
Лёд моих пальцев Вам передаст
Ломкий, грохочущий скалами почерк;
Фьордов тоскливая череда
Серебряной рябью выведет точки.
Грубый утёс, иссечённый в пыль
Одним дуновением ветра, Фрекен?
Вы принуждаете быть другим,
Кровь обращая в кипящие реки!
Вы заставляете знать любовь…
Викинга дух, от костров прокопчённый,
Помня, как выжить в битве любой,
Капитулировал перед свечою.
ВЕНЕДИКТ ЕРОФЕЕВ. МОСКВА – ПЕТУШКИ
Говорят все: Кремль (снова Кремль!) Сколько раз нащупывал я дно!
О, тщета! О, эфемерность темы! Как направо – Курский, всё одно…
От рассвета до открытья манны Ангелы Господни берегут
Сиплых душ нелеченые раны, хересом промачивая грудь.
В восемь и шестнадцать на перроне, отправляясь в пропасть налегке,
Беззащитно неопохмелённый, чемоданчик я сжимал в руке.
Две «Российской», столько же «Кубанской». И ещё креплёное вино.